Археологічна мандрівка на Кавказ

Археологические исследования на Кавказе я вел позже, чем в Крыму,— в 1957—1963 гг. Сперва мне казалось, что эти два района должны быть очень похожи. Ведь и там и тут есть и палеолитические стоянки в гротах, и памятники античной культуры на берегах Черного моря, и средневековые пещерные города, и храмы с фресками. Но очень скоро я убедился, что на Кавказе все выглядит иначе, потому что окружение иное. Крым миниатюрен, уютен, горы его невысоки, весь полуостров можно объ­ехать за несколько суток. Памятники там всюду бросают­ся в глаза. Кавказ подавляет своим величием, и остатки прошлого нередко теряются на фоне снежных вершин Главного хребта, в чаще субтропических зарослей.

Помню, в Абхазии меня заинтересовал рассказ о сред­невековой церкви на горе Лашкендар около Ткварчели. На портале этого здания высечены фигуры двух псов. А культовое почитание собаки известно на Кавказе с бронзового века. Мне захотелось посмотреть на эти изо­бражения. Я доехал на поезде до города абхазских уголь­щиков и спросил, где гора Лашкендар. Мне охотно пока­зали, но сразу же стали уговаривать не ходить на нее — там уже много народу погибло. Я не послушался и бодро полез вверх по лесистому склону. Оказалось, что дороги к вершине нет. Сначала я еще различал узкую тропу, но потом и она исчезла, и мне пришлось продираться на­прямик через колючий кустарник, густо перевитый лиана­ми. Скорость продвижения упала до минимума, каждый шаг давался с трудом. Лишь во второй половине дня добрался я до вершины. Увы, то был длинный ровный хребет, заросший не меньше, чем склоны горы. Везде лес, никакого обзора, и где находятся руины, совершенно непонятно. Я подался в одну сторону, но ничего не уви­дел, повернул в другую — результат тот же. Начало темнеть, и я вынужден был с позором отправиться восвояси, Спустился я вТкварчели в самом жалком виде — ков­бойка и брюки изодраны в клочья, с ботинок сорваны каблуки, руки в кровоточащих ссадинах. Не знаю, погиб­ли кто на этой горе, но штурмовать ее без проводника никому не посоветую. Так обстоит дело с большим архео­логическим памятником вблизи людного города. В более глухих местах их найти, конечно, еще труднее.

Нужно было обладать гениальностью древних зодчих, чтобы создать постройки, не только не теряющиеся на фоне величавой природы, но и выигрышно выделяющиеся среди гор. Храм VI—VII вв. Джвари над Мцхетой или туфовые армянские церкви Аштарака совсем невелики. Но безошибочно найденная для них точка, тщательно выверенные пропорции, угловатые контуры, столь отли­чающиеся от закругленных линий русских церквей и столь же хорошо сочетающиеся с зубчатой панорамой гор, как плавные очертания абсид, шлемовидных или лу­ковичных глав сочетаются с мягкими линиями наших холмов,— все это позволило средневековой архитектуре Кавказа обогатить суровый горный ландшафт новыми че­ловеческими оттенками.

При строительстве храмов все играло свою роль. Как-то в Армении я пошел пешком из Гарни в Гегард. Был май, но скалы уже раскалились. От жары темнело в глазах. Тщетно высматривал я хоть одно деревце, хоть какой-нибудь спуск к речке, бегущей подо мной на дне ущелья. И вот, дойдя, наконец, до вырубленного в скалах монастыря, ощутив желанную прохладу, я понял, что пройденный мною путь тоже входил в расчет создателей Гегарда. Они стремились к этому контрасту, превращав­шему обитель в воплощение рая небесного.

У верующих искони было два рода святынь. Одни — домашние — иконы в красном углу, приходская церковь на соседней улице; другие — далекие, труднодостижимые, но потому особенно привлекательные и почитаемые. Пу­тешествие к Троице-Сергиевской или Киево-Печерской лавре было событием, о котором мечтали годами, а, собравшись в дорогу, за много дней пешего хожде­ния странники сосредоточенно думали о самом главном, очищались от мелочей, мысли о которых не покидали ни в собственном доме, ни в приходской церкви. Именно по­этому дорога к Сентинскому храму X—XI вв. не просто поднимается в гору из долины Теберды, а идет в обход по темной лесистой балке. Церковь надолго скрывается из глаз, и вдруг лес расступается, и ты стоишь прямо перед ней, на плато, откуда видны и ледники на отрогах Эльбруса, и зеленые ближайшие горы, и Теберда, и Ку­бань. Точно так же еще в палеолите святилища возни­кали не в обитаемых гротах, а в глубине незаселенных коридорных пещер. К ним надо было пробираться в пол­ном мраке, протискиваться сквозь сырые и холодные кар­стовые щели, порою переплывать подземные реки, пока внезапно не открывался сталактитовый зал с росписями на потолке.

Как и в Крыму, на Кавказе основной фон археоло­гического ландшафта составляют средневековые крепости, феодальные замки, христианские храмы и монастыри. Но в Крыму они мертвы. Уже в XVI в. Мартин Бронев­ский ничего не смог узнать о Мангупе от местных жи­телей. На Кавказе о памятниках, современных Мангуп-Кале, вам расскажут увлекательные легенды, вспомнят и о великанах-нартах, и о царице Тамаре.

Но для археологов все эти известные народу древно­сти — молоды. Нам хочется заглянуть во тьму веков как можно глубже. И Кавказ постепенно раскрывает перед учеными начальные страницы своей многовековой исто­рии. Наряду со Средней Азией этот край был заселен первобытными людьми раньше остальных районов СССР. Здесь обнаружены наиболее архаичные типы каменных орудий — шелльские и ашельские ручные рубила, пред­шествовавшие знакомой нам по Крыму мустьерской ста­дии палеолита.

Больше всего подобных находок в Армении. Страна потухших вулканов славилась в прошлом великолепным материалом для выделки орудий — вулканическим стек­лом, обсидианом. Он колется легче, чем кремень, и дает замечательно острые пластинки — готовые ножи, вполне пригодные для работы и без дополнительной подправки. Древнейшие обитатели Закавказья широко использовали этот камень, а жители иных областей изредка получали его оттуда путем обмена. Осколки вулканического стекла находят за тысячи километров от его месторождений при раскопках стоянок около Воронежа, в Крыму, Месопота­мии и даже на далекой Печоре. В самой Армении, по­бродив по пахотным участкам, можно собрать хорошую коллекцию обсидиановых поделок разного возраста. Од­нажды я ехал из Еревана в Тбилиси. Машина испор­тилась по дороге, и, чтобы не скучать попусту, я занялся осмотром соседнего поля. Мне повезло: за полчаса я на­шел выразительное ашельское ручное рубило и десятка два других изделий. Со временем обсидиан, лежащий на поверхности, снаружи покрывается патиной, выветривает­ся, утрачивает блеск, становится пористым, как бы бар­хатным. В проведенных трактором бороздах мелькают то сверкающие на солнце, как осколки бутылок, пластинки обсидиана — черные, прозрачные на свет, иногда с розо­выми прожилками, то серые, латинизированные, более грубые и массивные предметы. Первые вышли из рук людей эпохи неолита и бронзы, вторые изготовлены го­раздо раньше — в палеолитическую эпоху.

Обсидиан — частая находка и при раскопках поселе­ний. Обычно это обработанные с двух сторон прямоуголь­ные лезвия для составных серпов, вставлявшиеся в костя­ную или деревянную оправу. Но самые древние палеоли­тические стоянки за десятки тысяч лет, как правило, были разрушены, размыты реками и потоками воды. Ору­дия оказались рассеянными на поверхности, попали в русла рек и были сильно окатаны среди намытых водой слоев галечника. В таких условиях найдены почти все шелльские и ашельские орудия в Армении, Западной Гру­зии, на черноморских террасах Абхазии.

Только в двух пунктах — в Азыхской пещере в Азер­байджане и в Южной Осетии, в пещерах Цона и Куда­ро,— археологам удалось выявить не потревоженные во­дой следы ашельских становищ. Вместе с кремневыми поделками тут лежали раздробленные кости животных, служивших добычей первобытных охотников,— главным образом останки пещерных медведей.

Стоянка Кударо расположена на высоте 1700 м над уровнем моря. Значит, уже в раннем палеолите люди проникали в высокогорье. Расселяясь из южной праро­дины на север в поисках новых охотничьих угодий, они неминуемо должны были перевалить через Кавказский хребет. Но в целом палеолитический человек предпочитал все же не высокогорье, где среди снегов трудно най­ти пропитание, а речные долины. Заселенные им пещеры но реке Цхалцителе у Кутаиси, близ Чиатуры и в дру­гих местах Имеретии очень напоминают крымские гроты и навесы.

Здесь же, в плодородных долинах, тысячелетия спу­стя обосновались общины древнейших земледельцев. От них до нас дошли так называемые жилые холмы или, как говорят в Азербайджане и Средней Азии, тепе. Для по­селения выбирали всегда небольшую естественную воз­вышенность, а состояло оно из глинобитных домов. Не­прочные жилища довольно быстро разрушались, и новые дома строили непосредственно на развалинах старых. Благодаря этому холм рос, как на дрожжах. У порога домов высыпали золу из печек, и культурный слой полу­чался не черным, гумусным, а серовато-желтым, золисто-глинистым. Размеры холмов значительны. Высота Кюльтепе у Нахичевани около 14 м. Существовали тепе с VI—V тыс. до н. э., но характер их мало менялся и позднее, вплоть до начала железного века.

Стоянки земледельцев, как это ни странно, лишены типично горного строительного материала — камня. Все в них глиняное — и дома, и печи, и алтари, и сосуды, и статуэтки богинь. Для каркаса и перекрытия домов использовали обмазанный глиной камыш. Некоторые по­селки обводили стеной из сырцовых кирпичей. Из камня делали только мелкие орудия: из обсидиана и кремня — наконечники стрел, ножи, части составных серпов; из песчаника и известняка — плиты для растирания зерна. Находят при раскопках, кроме того, остатки пшеницы, ячменя, полбы — первых злаков, возделывавшихся на Кав­казе и Древнем Востоке, и первые орудия из металла — чистой меди или меди с примесью мышьяка — шилья, кинжалы, реже долота, копья и топоры.

Иной облик у горных поселений того же времени. Это уже не мирные глинобитные деревушки земледель­цев, а каменные крепости скотоводов. Именно владельцы стад, нуждавшиеся в пастбищах, летних выпасах — джайляу, начали забираться все выше и выше в горы. Имен­но эти люди, совершавшие набеги на соседей и угоняв­шие у них скот, а иногда и сами подвергавшиеся напа­дению, стали возводить каменные стены для защиты стад — основного богатства общины.

Одну из древнейших на Кавказе крепостей я раскапы­вал в Прикубанье, на реке Белой, у железнодорожной станции Хаджох. Высокий скальный мыс при впадении в Белую ручья Мешоко был отгорожен стеной из рваного камня. Двухметровый культурный слой залегал широкой полосой сразу же за стеной. Оконечность мыса дала, на­против, очень мало находок. По-видимому, жилища распо­лагались по кругу вдоль оборонительной линии, создавая дополнительный пояс укреплений, а за ними была пустая площадка, куда в случае опасности загоняли стадо (в нем преобладали коровы и свиньи). Похожую планировку име­ют краали скотоводов банту в Африке. Датируется стоян­ка Мешоко III тыс. до н. э. Большая часть орудий у ее жителей была из камня, но появились и медные вещи.

Несколько позже сложился тип характерного для гор­цев поселка со ступенчатым размещением улиц и домов. В Дагестане и сейчас строят жилища на склоне гор так, что крыша одного служит двором для другого. Древней­ший памятник этого рода раскопала неподалеку от авар­ского аула Гуниб В. М. Котович. На высоте 2356 м, на скате с уклоном 35—45°, в развитом бронзовом веке, во II тыс. до н. э., стоял поселок с каменными саклями, построенными уступами на разных уровнях. И тут жили скотоводы, но разводили они преимущественно овец и коз. Для мелкого рогатого скота как раз и нужны аль­пийские пастбища, окружающие это горное гнездо — по­следнее прибежище Шамиля.

На рубеже III и II тыс. до н. э. племена Кавказа до­стигли больших успехов в обработке строительного мате­риала. С этого времени они пользовались не только рва­ным камнем, но и тщательно отесанными блоками. У квад­ратных или трапециевидных в плане усыпальниц II тыс. до н. э., носящих в археологии бретонское название дольмены, стены из четырех плит, перекрытых пятой, настолько пригнаны друг к другу, что между ними нель­зя, как правило, просунуть лезвие ножа. Высота гробниц 1,5—2,5 м. В передней стенке у них круглое входное от­верстие. Дольмены, вытянутые длинными рядами, как до­ма вдоль улицы, можно увидеть и на Черноморском побе­режье (например, у Эшери в 4 км от Сухуми), и в Прикубанье (например, у Даховской, Гузерипля, по трас­се туристского маршрута на Красную Поляну). Возникшие в ту же эпоху, что и египетские пирамиды, они по­рождены той же идеей — создания вечного, нерушимого жилища для покойника. Хижины строителей дольменов давно исчезли с лица земли, а их гробницы так же прочны, как и прежде. Эти маленькие каменные деревни издавна поражали воображение народов Кавказа. Адыгейцы рас­сказывают о них легенды — про борьбу хитрых карликов с могучими, но глуповатыми великанами. Карлики побе­дили и заставили великанов построить для себя дома из многотонных кусков скал.

Похожи на дольмены значительно более поздние пря­моугольные склепы из мелкого камня с двускатными кры­шами. В высокогорных районах Чечено-Ингушетии, Осетии они постоянно встречаются рядом со всеми старыми се­лениями. Это средневековые памятники. Кое-где в них хоронили еще в минувшем столетии. Народы, с большим почтением относящиеся к предкам, очень заботились о своих родовых кладбищах. Известно даже проклятие: «пусть будут разрушены склепы твоих родичей». Это спо­собствовало сохранности склепов, но долго затрудняло их археологическое изучение.

В чистом холодном высокогорном воздухе мало микро­бов. Поэтому останки людей и положенные с ними вещи не гниют. Из склепов извлекают иногда мумифицирован­ные трупы в одежде и обуви, деревянную и кожаную ут­варь и т. д. Возиться со столь свежими захоронениями не очень приятно. Зато они помогают с редкой полнотой восстановить всю материальную культуру средневекового населения Кавказа.

Другой характерный элемент высокогорного ландшаф­та — жилые и боевые башни. Древнейшие из них возве­дены в XIII—XIV вв., позднейшие — в XVIII в. Тогда тесные в прошлом племенные и общинные связи уже рас­падались, и убежища стали строить для себя отдельные семьи, а не все односельчане вместе. Башни — круглые или квадратные в плане, диаметром метров десять и такой же примерно высоты. В них два или три зтажа, узкие бойницы для огнестрельного оружия, на внешней стене — нередко знаки и рисунки. В одном поселке может быть несколько башен. Простые по очертаниям, но с удачно найденными пропорциями, стройные, устремленные в высь башни придают ингушским и сванским селениям совер­шенно неповторимый облик, хорошо смотрятся на фоне широко раскинувшихся горных цепей и, как и они, вы­зывают в нашей душе чувство приподнятости, восхище­ния суровым величием.

Я все время говорю о Кавказе как о едином целом, но, конечно, эта обширнейшая область весьма разнообразна в ландшафтном отношении, что отразилось и на особен­ностях археологических памятников в отдельных его ча­стях. Естественнее всего делить Кавказ на три зоны. Первая, в XIX в. называвшаяся «плоскостью», охватыва­ет северные степные и предгорные районы, связанные с древним населении Украины, Подонья, Нижнего Повол­жья даже теснее, чем с Закавказьем. Вторая зона — соб­ственно Кавказ, т. е. оба склона Главного хребта; тре­тья — Закавказье. Но, пожалуй, так же правомерно с археологической точкп зрения иное деление — на две об­ласти — западную и восточную. Плодородные долины Гру­зии, Абхазии, Прикубанья — районы в основном земле­дельческие, испытавшие сильное влияние античной и ви­зантийской культур. Азербайджан, Дагестан тяготеют, напротив, к передне- и центральноазиатским культурам. Скотоводство играло здесь более крупную роль, чем земледелие. Различие этих двух регионов восходит еще к каменному веку, по крайней мере к мезолиту, выявляет­ся при изучении памятников эпохи бронзы, сказывается и позднее. Типичные мусульманские постройки — мечети, караван-сараи, медресе в Азербайджане и Дагестане — и украшенные мозаиками и фресками христианские храмы Грузии — подчеркивают это различие даже для малосве­дущего в истории человека.

Очень своеобразен и мир высокогорий. Отделенные от соседей труднопреодолимыми скальными грядами и глубо­кими каньонами, поселки жили там достаточно обособ­ленно. Недаром в Дагестане языковых групп больше, чем в каком-либо другом районе СССР,— 30 языков и 70 диа­лектов.

В этих условиях в жизни Кавказа с давних пор боль­шое значение приобрели горные дороги и перевалы. Ар­хеологически изучить дороги почти невозможно, но учи­тывать, как они проходят сейчас и, вероятно, проходили в древности, надо обязательно. Когда мы копали стоянку Мешоко, оказалось, что тождественные ей по составу находок поселения открыты ве на Северном Кавказе, а по ту сторону хребта — в Воронцовской пещере на реке Кудепсте. Оба пункта — и Хаджох, ж село Воронцовка лежат на знакомой сотням туристов тропе, вьющейся по речным долинам через Гузерипль, перевал Псеашхо, Красную Поляну, а оттуда вниз — на побережье, к Адлеру.

Немногочисленность дорог и перевалов делала их уяз­вимыми для нападения и в то же время облегчала созда­ние оборонительных линий. Самыми удобными дорога­ми с севера на юг искони были две — вдоль берега Чер­ного и вдоль берега Каспийского моря. Степные кочев­ники, начиная с киммерийцев, периодически прорывались то тем, то другим путем к богатым торговым центрам Закавказья и Передней Азии. Между кромкой моря и круто поднимающимся от него горным кряжем в средне­вековье были возведены поэтому мощнейшие каменные укрепления. На западе — это «Великая Абхазская стена». Первое звено ее расположено в 5 км к югу от Сухуми, у устья Келасури. Потом она идет, так же как Военно-Сухумская дорога, на север по Цебельдинскому ущелью. Длина этой соперницы Китайской стены — около 60 км, на ней 279 башен. Предполагается, что соорудили ее в византийскую эпоху, приблизительно в VI в., но не исклю­чено, что она на тысячу лет моложе.

На востоке Кавказа — знаменитые ворота Дербента, ворота потому, что персидское «дербенд» означает «дверь», «ворота на запоре», «застава». Две параллельные друг другу и перпендикулярные берегу Каспия линии стен поднимаются от моря в горы к крепости Нарын-Кале, они прочно запирали единственный в этом районе проход в Закавказье и далее во владения Персии и Византии. Длина стен — до 2 км, толщина каждой — 3,5 м, расстоя­ние между ними — 400 м. Построены они в V—VI вв.

Каменные ворота Кавказа оставляют неизгладимое впе­чатление. О них с восхищением рассказывали в своих записках путешественники Рубрук, Кантарини, Олеарий, посещавшие Дербент в ту пору, когда он полностью со­хранял оборонительное значение. Участник персидского похода Петра Великого Дмитрий Кантемир — отец поэта — снял план дербентских укреплений, а описание их стало одной из первых русских археологических публикаций в мемуарах Петербургской Академии наук. В Дербенте от­бывал солдатскую службу высланный на Кавказ декабрист А. А. Бестужев-Марлинский. В характерном для него ро­мантическом стиле он описывал город как «огромного удава, который под чешуею домов растянулся с горы на солнышке и поднял свою зубчатую голову крепостью Нарын, а хвостом играет в Каспийском море»⁷.

Я тоже никогда не забуду это место. Взобравшись к Нарын-Кале по каспийским террасам, я обернулся и уви­дел город с птичьего полета. К морю сбегает с горы уз­кая полоска домов, зажатая между древними стенами, а справа и слева от нее — две другие, гораздо более ши­рокие полосы — мусульманские кладбища. Столбы, стол­бы, столбы — настоящий каменный лес. И это соотноше­ние города и бесчисленных старых могил потрясает, дела­ет время столь же зримым, как в Чуфут-Кале.

Таким и вспоминается мне всегда Кавказ — горские аулы, лезущие вверх, как по лестнице, рядом с ними — склепы и башни, древние храмы на скальных мысах и холмах, крепостные стены, обрамленные тысячами могил. А где-то надо всем этим неправдоподобно белые вершины, снег идеальной чистоты. Они то растворяются в воздухе и не видны целыми неделями, то вдруг выступают пре­дельно четко и кажутся удивительно близкими…

• ← Археологічна мандрівка в Крим
• Археологічна мандрівка в південноруські степи →