Археологічна мандрівка в ліси європейської Росії
Російська
На жаль, цей запис доступний тільки на
Російська.
К сожалению, эта запись доступна только на
Російська.
И вот, двигаясь с юга на север, мы вступаем в лесную зону, в те края, где стоят Москва, Ленинград, Новгород, Псков, Ярославль, Владимир, края, кажущиеся нам самыми русскими, хотя в действительности в большинство из этих мест славяне проникли относительно поздно.
Я родился и прожил всю жизнь в Москве, и поэтому ближе всего моему сердцу именно центральная полоса России, а не районы моих полевых работ — Крым, Кавказ и Приазовье, не далекие азиатские просторы, куда я порой заезжал, чтобы посмотреть на незнакомые древности, на Ангару и Амударью, на Туву или Тихий океан. В наших краях все представляется мне идеально соотнесенным с человеком: эту реку при желании я смогу переплыть, на этот холм — без труда залезть, от одного села до другого — неторопливо пройти пешком. Конечно, есть своя прелесть и в горных хребтах со снежными вершинами, неодолимо влекущими к себе, сулящими острое чувство опасности, гордую радость победы. Прекрасны и спокойное раздолье Волги под Астраханью, и стремительно-бурный Енисей в «Саянской трубе». Суровый пафос охватывает вас в пустыне с ее безлюдьем, караванами верблюдов и оазисами у колодцев. Но только в среднерусском смешанном лесу природа меня не подавляет, а дает ощущение покоя, ясности, просветленности.
Памятники старины не блещут здесь красками. Тут нет ничего похожего на омытые морем мраморные руины Херсонеса, на бирюзовые порталы мечетей и мавзолеев Самарканда и Бухары. Но не меньше волнуют нас и скромные по облику создания русского зодчества. Возносятся к небу шатры деревянных церквей, так гармонично вписывающиеся в зубчатый контур хвойного леса (для того чтобы полюбоваться на них, не обязательно путешествовать в Кижи — можно за один день добраться из Москвы до погоста Пески к югу от Волоколамска). Кряжисто, словно воины, стоят па берегах Волхова и Великой строгие одноглавые храмы с покрытием в виде шлема, с безупречно найденными пропорциями. Ничто не сравнится с задушевностью таких вроде бы совсем простеньких построек, возвышающихся над малыми речками, как Покров на Нерли, на пологих холмах, как псковский Василий на горке, или на мысах, как новгородский Иоанн Богослов в Радковицах. Плавные очертания церковных абсид и куполов повторяют мягкие линии, свойственные окружающему ландшафту — равнине, сглаженной великим ледником. То же умение передать скупыми средствами удивительно многое воплотилось и в классических формах старых усадеб. Их белые колонны, по меткому выражению И. Э. Грабаря, на редкость подошли к русским березкам.
Не знаю, прав ли я, но получившие широкую популярность церкви XVII столетия со всеми их кокошниками, гирьками, бочками, изразцами, фигурным кирпичом, мелкими, хилыми главками-луковицами, наставленными в невероятном количестве,— все это многословное, декоративное, чисто внешнее московское узорочье, на мой взгляд, чуждо природе лесной полосы и культуре ее населения.
Но этот молодой, верхний слой памятников лишь частично в компетенции археологов. В их ведении пласты куда более глубокие.
На протяжении тысячелетий основным строительным и поделочным материалом в лесной полосе было, естественно, дерево. Эта особенность нашего прошлого неоднократно подчеркивалась в русской литературе — и историком С. М. Соловьевым, противопоставлявшим деревянную Русь каменному Западу, и писателями, повествовавшими о жизни крестьянина, начинающейся в плетеной из луба люльке и кончающейся в сосновом гробу. Эти рассуждения чересчур категоричны. В Центральной России достаточно часто мы видим массивные вековые стены кремлей и монастырей. Москва недаром прозвана белокаменной. Резное убранство владимиро-суздальских храмов — одна из ярчайших страниц в истории русского зодчества. Но если говорить не о позднем времени — пред- и послемонгольском, о массовых явлениях, а не о парадной архитектуре соборов, вывод о колоссальной роли дерева в быту обитателей лесной полосы придется признать правильным. А это ставит археологов в крайне тяжелое положение. Ведь и в глинистой и в песчанистой почве бревна и доски сгнивают очень быстро. Нужна исключительная влажность грунта, такая, как на территории Новгорода Великого, чтобы получить исчерпывающе полное представление о жилищах и утвари далекого прошлого.
Раскопки на площади пострадавшего в военные годы областного центра раскрыли целые кварталы средневекокого Новгорода: настилы улиц, перекрестки их (сопоставление с письменными источниками позволило отождествить выявленные улицы с Великой, Холопьей и Косьмодемьянской), примыкающие к ним обширные усадьбы. Настилы периодически подновляли, и в разрезе раскопов видно свыше тридцати перекрывающих друг друга вымосток. Под ними идут выдолбленные бревна, принятые сперва за древнейший водопровод, но потом оказавшиеся дренажными трубами, служившими для осушения болотистой почвы города. Среди этих строительных остатков на каждом шагу попадаются всевозможные деревянные вещи: чаши, ложки, бочки, сапожные колодки, лопаты, грабли, коромысла, даже столь редкостные предметы, как гусли или клетка для птиц. Пользовались новгородские ремесленники преимущественно сосной и елью, в меньшей мере — кленом, ясенем, березой и дубом.
Примерно та же картина еще в двух-трех русских городах — Старой Ладоге, Белоозере. Благодаря этому археологам удается восстановить материальную культуру X—XV вв. вплоть до мельчайших деталей. Но для предшествующего времени, как для славянских, так и для более ранних памятников, наши знания о дереве совершенно отрывочны.
Всего в пяти-шести пунктах на огромном пространстве лесной полосы при разработке торфяников обнаружены следы первобытных свайных поселков. Они раскопаны в Латвии, Белоруссии, Псковской и Ярославской областях. На Вологодчине при слиянии рек Перечной и Модлоны изучен поселок II тыс. до н. э. Он располагался не над водой, как некогда реконструировали свайные жилища Швейцарии, а на низком сыром берегу. В эту зыбкую почву были вколочены сваи, на них был сделан настил, а на нем уже помещались дома. Впоследствии этот участок окончательно заболотился и превратился в торфяник.
Копать торфяниковые стоянки нелегко. Все время приходится откачивать воду из раскопа, а кремни и черепки вынимать не из сыпучей земли, а из жидкой и липкой грязи. Но изнурительный труд вознаграждается сторицей. Торф консервирует органические остатки. Сохраняются не только кости, истлевающие в песке, но и рыбья чешуя. Из деревянных вещей интересны ковши с ручками в виде голов животных. Встречены на Модлоне и украшения из янтаря. В бронзовом веке племена Прибалтики наладили торговлю янтарем с очень отдаленными районами, и поделки из красивого прозрачного материала, пройдя долгий путь, достигли лесной глуши, какой была в тот период территория нынешней Вологодчины.
Открытие торфяниковой стоянки — для археологов важное событие. Как правило, они изучают поселения, где от дерева ничего не осталось. Все же о жизни самых ранних обитателей Центральной России мы знаем отнюдь не мало. Дело в том, что в ледниковую эпоху поверхность Русской равнины напоминала тундру, и отсутствие леса и пещерных убежищ вынуждало палеолитических людей строить для себя жилища из иных материалов. Ими стали кости гиганта четвертичной фауны — мамонта. Около многих деревень при рытье погребов и колодцев, в речных обрывах и стенках оврагов находят черепа, бивни, ребра громадных, давно уже исчезнувших зверей. Иногда это скелеты животных, умерших естественной смертью, иногда — остатки от удачной охоты первобытного человека, указание на скрывающуюся где-нибудь по соседству стоянку современников мамонта.
Изучение палеолита России началось в 70-х годах прошлого века. Тогда впервые с успехом были обследованы крымские пещеры. Тогда же известный биолог И. С. Поляков попытался найти палеолит и в центре Русской равнины. Пещер здесь нет, и надо было нащупать какие-то другие признаки для поисков древних стоянок. Такой признак Поляков увидел в костях мамонта. В 1879 г. он уверенно направился в окрестности Воронежа, поскольку эта местность издавна славилась находками костей чудовищного размера. Академик С. Г. Гмелин, приезжавший сюда в XVIII в., решил, что близ села с выразительным названием Костёнки похоронены погибшие от морозов слоны, сопровождавшие армию Александра Македонского. Поляков дал более правдоподобное объяснение этой загадки, рассматривая кости как пищевые отбросы палеолитических охотников. Раскопки подтвердили это: в Покровском логу из слоя с костями были извлечены кремневые ножи, скребки, наконечники копий. С тех пор, с небольшими перерывами, почти 100 лет ведутся исследования палеолита на Дону. Тут найдены могилы людей, живших 25—30 тыс. лет назад, руины жилищ того же времени, изображения женщин и животных, вырезанные из мергеля и бивня мамонта, бесчисленные орудия из кремня.
В ходе этих работ уже в 1930-х годах было установлено, что выводы Полякова нужно уточнить. Скопления костей не просто пищевые отбросы, а и специально собранный и использованный нашими предками строительный материал. Из бивней, челюстей, лопаток мамонта люди складывали каркас хижины, покрывавшийся затем шкурами, ветками, а сверху присыпавшийся землей. Тщательно расчищая завалы из костей, археологи изучили разнообразные древние жилища: вытянутые наземные с длинным рядом очагов по оси, круглые земляночные с купольным сводом и кострищем в центре и т. д. Самый метод поисков палеолита, предложенный Поляковым, оправдал себя неоднократно.
Поэтому прежде чем приниматься за археологические разведки в каком-либо районе, археологи стараются учесть все сведения о палеонтологических находках, попавшие в местные газеты, заглянуть в фонды краеведческих музеев и последовательно объехать пункты, где сделаны эти находки. Среди 10—20 пунктов непременно окажется один, где помимо костей будут обнаружены и изделия из кремня. Это могут быть и скудные следы короткой остановки охотников (таково Сучкино на Сейме — скелет одного мамонта и вокруг несколько орудий), могут быть и долговременные поселения с развалами жилищ, грудами костей и кремней, как Сунгирь под Владимиром, Гагарино близ Липецка, Елисеевичи в Брянской области.
Мне довелось участвовать в поисках палеолита на Десне, Оке, Сейме. Это увлекательное занятие. Вы бродите по оврагам, вклинивающимся в речные террасы. Чем дальше от устья, тем уже овраг. Его глинистые стенки обступают вас, и, кроме голубого неба над головой и природного разреза четвертичных и более древних отложений по бокам, вы ничего не видите. В обрывах тянутся слои валунов — морена, оставленная великим ледником, а выше и ниже ее — пласты желтой глины. За ними главным образом и надо наблюдать. И вот после многодневных блужданий в стенке или в русле оврага под вашими ногами мелькнул голубоватый латинизированный осколок кремня. Рядом вы заметили желтую, пропитавшуюся минеральными солями кость древнего животного, а то и тяжелый, как камень, зуб мамонта, словно склеенный из толстых серовато-белых пластинок дентина. Вы почти у цели. Беритесь за лопату, расчищайте склоны оврага. Палеолитические люди здесь побывали. Теперь весь вопрос в том, есть ли тут настоящий культурный слой.
В конце палеолита мамонты вымерли, и памятники позднейшего времени — неолитические и эпохи бронзы — искать приходится, руководствуясь иными признаками, прежде всего характерной для них топографией. И те и другие памятники одним из первых обследовал тот же Поляков. Он знал, что в некоторых крестьянских семьях бережно хранятся неолитические кремневые наконечники стрел. Их собирают деревенские знахарки. «Я встречал старух, владеющих иногда стрелками штук до десяти…— рассказывает Поляков.— Всякая стрелка имеет свое название по именам святых или же присоединяется название спаситель к стрелке, помогающей от всяких недугов. Лечат стрелками посредством укола больного или же спусканием воды»9. Эти поверья типичны для всего Старого Света. Тонко обработанные, правильные по очертаниям листовидные или треугольные наконечники трудно было не заметить. Не догадываясь об их происхождении, в народе думали, что кремневые острия образуются в земле от удара молнии, и приписывали им чудотворную силу. Лекарственные «громовые стрелы» упоминаются в средневековых русских книгах—«Кормчих», «Домострое», «Луцидариусе».
Крестьян расспросили, в каких местах чаще всего находят подобные камни, и после целеустремленных полевых исследований выяснили, что неолитические стоянки приурочены обычно к дюнам по берегам рек. За время, прошедшее после палеолита, реки углубили свои долины, и поселки людей, на заре неолита освоивших рыболовство, спустились с высоких террас пониже, к самой воде. Как только это было понято, неолит стали открывать повсюду. Археологи осматривали берега заросших камышом стариц, мысы при впадении рек в озера, возвышенные участки поймы и приносили с развеянных песков сотни кремневых орудий, тысячи черепков от сосудов, богато украшенных узорами из ямок и отпечатков зубчатого штампа. Кость и дерево в песке не сохраняются, но облик жилищ по данным раскопок кое-где реконструировать можно. В песке четко выделяются круглые или прямоугольные углубления, заполненные черным культурным слоем и насыщенные разными находками. Это основания землянок и полуземлянок.
Любознательность русских крестьян помогла археологам выявить в Центральной России и бескурганные могильники бронзового века. В Верхнем Поволжье, в Подмосковье, в бассейне Оки при разработке гравийных карьеров землекопы не раз натыкались на человеческие кости, глиняные сосуды, каменные полированные и сверленые молотки и топоры. Кости и горшки выбрасывали, а топоры, вызывавшие особое любопытство, передавали тем или иным любителям древностей. В вятском селе Улеша молоток держали в церкви и прибивали им гвозди в престол при освещении нового придела. Сверленый каменный топор лежит на письменном столе в домике Чайковского в Клину. В конце XIX в. разрушенные карьерами могильники обследовали и специалисты-археологи. Вскоре в науке утвердился термин «фатьяновская культура», объединяющий очень своеобразную группу памятников II тыс. до н. э.
Люди бронзового века хоронили покойников в скорченном положении на боку. Вместе с ними зарывали большие глиняные сосуды с круглым туловом и чуть уплощенным дном, каменные, а иногда и бронзовые орудия. Фатьяновцы были и первыми металлургами, и первыми скотоводами лесной полосы. В могилах найдены кости крупного и мелкого рогатого скота — остатки пищи, которой снабжали умершего на дорогу.
Еще больше в центральной полосе России памятников железного века. К этой эпохе относятся известные всем хотя бы понаслышке городища, т. е. урочища, обведенные валами и рвами. Обычно они располагаются на мысах при слиянии рек, при выходе оврагов в речные долины, реже на холмах среди болот или на других обособленных возвышенностях. Мыс отрезали валом с напольной стороны; остальные два обрывистых склона были и так труднодоступны. У городищ на холмах вал замкнутый, круговой. Таких урочищ в лесной зоне несметное множество. Когда в 1820-х годах сведения о них начал записывать польский археолог Зориан Ходаковский, ему казалось, что количество «городищ соответствует числу звезд нашего неба», что их можно собирать на карту, «как грибы в благоприятствующую им осень»10.
По складу своему Ходаковский был ученым-романтиком (Пушкин, интересовавшийся его изысканиями, мельком обрисовал его портрет в поэме о Езерском: «Новый Ходаковский, люблю от бабушки московской я толки слушать о родне, об отдаленной старине»)11. Обратив внимание на городища и составив ценную археологическую карту, он дал им весьма фантастическую интерпретацию. «Мне удалось заметить,— говорил он в 1819 г.,— что, где они уцелели, везде сходствуют в главных чертах: имеют небольшие кругловатые валы, исключительно из черной земли насыпанные, имеют вход от востока, всегда находятся при реках или источниках, на прекраснейших местоположениях, и посреди оных валов нередко примечаются ямки или котловища… Сии городища были святыми огородами и приходскими местами, где свадьбы, венчания и другие обряды языческие совершались»12. Ходаковский считал, что городища были только у древних славян и что они возводили эти родовые святилища на равных расстояниях друг от друга, так что по ним легко определить и область расселения, и социальное устройство славян в языческую эпоху.
Теория Ходаковского вскоре же была раскритикована историком К. Ф. Калайдовичем. По его мнению, городища представляют собой не святилища, а остатки древних укрепленных поселений. С этим согласны теперь все археологи.
В середине I тыс. до н. э., в период распространения железа и освоения скотоводства, в лесной зоне участились столкновения между отдельными племенами, обострилась борьба за пастбища и стада. Тогда и появились первые укрепленные поселки. Были они и у предков славян, и у других народов. В Центральной и Северной России ранние городища в основном принадлежат древним финнам и балтам. Немало сходных памятников и на юге — в лесостепной Украине, где особенно поражают своими размерами мощные валы скифских городищ Вельского и Немировского. Есть они, хотя и в меньшем числе, и в степях, в Предкавказье, на Урале и в Сибири. В горах вместо земляных делали более прочные каменные стены. Укрепляли поселки не только племена начала железного века и славяне, проникшие в леса в I тыс. н. э. и постепенно вытеснившие оттуда финнов, но и люди, жившие столетия спустя, современники татарских набегов и княжеских усобиц. Средневековые фортификационные сооружения внушительней ранних. Валы Старой Рязани, прекратившей свое существование после татарского нашествия, достигают в высоту 10, а в ширину 24 м. Глубина идущих параллельно рвов 8 м, а ширина 20 м. Длина всей оборонительной линии около 1,5 км, Самые поздние городки в Центральной России связаны со знаменитой Засечной чертой. Эта полоса, частью из поваленного леса, частью из земляных бастионов, была оформлена окончательно к 1638 г. при Михаиле Федоровиче. Она тянулась по линии Белев—Тула—Венев—Переяславль-Рязанский на пятьсот с лишним километров и прикрывала Москву и центр страны с юга от ударов кочевничьих орд. Все же в XVI—XVII вв. Московская Русь перешла уже от земляных крепостей к каменным и кирпичным.
Простой ров и насыпанный из выброшенного грунта вал не были достаточно надежной защитой для поселка. Чтобы земля не оползала, применяли деревянные конструкции-городни, что-то вроде коробок, заполненных дерном, песком и глиной. Увенчивался вал бревенчатым тыном, иногда с деревянными башнями. При раскопках все эти детали хорошо прослеживаются в стенках прорезающих вал траншей. За оборонительной стеной теснились жилища — землянки, избы, а порой и каменные постройки. Таинственные «котловища», упомянутые Ходаковским, как раз и отмечают места заплывших землянок.
Не совсем ошибочно и другое наблюдение Ходаковского. Кое-где городища действительно группируются по определенной системе. На Верхней Волге, например, на каком-то коротком отрезке реки их сразу штук пять-шесть, ниже, на протяжении десятка километров — нет ни одного, потом — опять целое гнездо. Скорее всего, в этом отразилась родовая структура первобытного общества. Каждое городище можно рассматривать как родовой поселок, а группу их — как территорию племени.
Правильны и слова Ходаковского о «прекраснейших местоположениях», но объясняется это не эстетическими запросами древних людей, а тем, что им нужен был широкий обзор, чтобы заметить приближение вражеского войска. Так или иначе, побывать на большинстве городищ истинное удовольствие. С площадки и вала открывается вид на окрестности, на заливные луга на противоположном берегу реки, на все ее извивы.
Сколько городищ ни описано в археологической литературе, все равно множество их остаются неизученными даже под самым боком. В студенческие годы, переживая период страстного увлечения археологией, я не довольствовался летними экспедициями и весной и осенью бродил в поисках древностей по Подмосковью. Я помню, как меня поразило, что на некоторых памятниках совсем рядом со столицей (а теперь уже в ее черте) никто не бывал более полувека. В 1893 г. два археолога заглянули на минутку на городище у села Капотня, и с тех пор его не посещали ни разу. Я первый вновь побывал там и определил, к какому времени оно относится.
Итак, даже если исключить те редкие случаи, когда археологи находят вещи и жилища из дерева, о древностях лесной полосы все же удается получить относительно полное представление, ибо в палеолите строительным материалом были кости мамонта, а в эпоху железа, как и в степях,— дерн и земля. Как же обстоит дело с камнем? Обрабатывать его и пользоваться отесанными блоками начали здесь поздно. В 1016 г. новгородцы во главе с Ярославом подошли к Киеву, где заперся князь Святополк, и киевляне, по рассказу летописца, выходили на городскую стену дразнить северян, обзывая их «плотниками». Южанам, знавшим каменное и кирпичное строительство, деревянный Север казался образцом дикости. Но обитатели лесов с очень давнего времени обращали внимание на возвышающиеся среди равнины огромные валуны, притащенные ледником. В этих глыбах им чудилось что-то загадочное, и они нередко превращали их в святыни.
В конце XIX в. этнографы записали предания про гигантские конь-камни у сел Большой и Малый Конь и Спас-Конино в Тульской губернии на тургеневской Красивой Мечи. О них слышали и раньше. На фоне этих камней развертываются трагические события повести «Ятаган» талантливого прозаика пушкинской эпохи Н. Ф. Павлова. О поклонении камням на Руси как о постыдном пережитке язычества говорится в христиапских обличениях.
Известны в лесной полосе и валуны с гравировками и надписями. Один — лежит в русле ручья Щеглец у села Мытно в Новгородской области; рисунки, судя по аналогиям в наскальных изображениях, нанесены на него в бронзовом веке. Другой — с высеченными на нем фигурой в виде лабиринта и русской надписью шрифтом XII в. «Степан» — нашел в районе Бежецка декабрист Ф. Н. Глинка. Предполагают, что это межевой знак с именем владельца.
Чем дальше к северу, тем валунов на Русской равнине все больше и больше. Ими усеяны поля Псковщины и Приладожья, а из булыжников, выбранных за сотни лет из-под лемеха плуга, образовались целые гряды по границам пахотных участков. Этот характерный элемент северного ландшафта зорко подметил Н. К. Рерих, создавая свои ранние полотна «Урочище», «Изба смерти», «За морями земли великие».
Наконец, в Карелии, по берегам Онежского и Ладожского озер и Белого моря, обнажается и выступает на поверхность сплошной щит коренных пород — серые и красноватые граниты. В этом краю благодаря камням до нас дошли две любопытнейшие категории памятников. Первая — выкладки из валунов, называемые лопарским словом «сейды» и, по всей вероятности, составляющие один из типов сейдов — лабиринты, или вавилоны. На поверхности земли, почти всегда у самой кромки воды из дикого камня, высотой сантиметров 30, выложены спиралевидные фигуры с дорожками между рядами голышей, Двигаясь по этой дорожке, после многих завитков попадаешь в тупик в центре лабиринта, откуда приходится тем же кружным путем идти обратно. Ни стоянок, ни могил при раскопках у таких сооружений не найдено; культовое же почитание камней, то одиночных, то поставленных друг на друга, у коренного населения Севера — лопарей прослеживается чуть ли не до сего дня. По-видимому, все сейды, вплоть до самых сложных, имели культовое назначение.
На территории нашей страны лабиринты встречаются по берегам Белого и Баренцева морей, а за ее пределами — в приморских районах Дании, Швеции, Норвегии, Финляндии. Поскольку необычные памятники тяготеют к морю, появилась гипотеза, что это модели рыболовных ловушек, сделанные во время магических церемоний перед морским промыслом. Но мотив лабиринта в древности был распространен очень широко, в том числе и на юге, где подобных ловушек не было. Более вероятно, что замеченная учеными закономерность отражает лишь распространение определенного обряда из какого-то центра вдоль водных путей, игравших в прошлом главную роль при культурных сношениях. Точно так же в южных краях в приморской полосе концентрируются каменные погребальные домики-дольмены.
В Скандинавии лабиринты считают в народе местом девичьих плясок, и этим нельзя пренебречь. Ведь знаменитый критский лабиринт тоже служил для культовых игрищ. Интересен и рассказ об аргонавтах. После бури они по совету оракула построили алтарь из валунов. Юные мореплаватели танцевали вокруг них, прыгали через камни, ударяли по ним мечами. В старинном ритуальном греческом танце геранос, т. е. «журавлином», плясун двигался по спирали, как бы прочерчивая фигуру лабиринта. В XVI в. в праздничные дни устраивали танцы у лабиринтов и в Германии. В новое время об этом еще помнили и даже восстанавливали древние конструкции из валунов. Сестра Фридриха Великого — Амалия приказала реставрировать их как площадку для состязаний молодых спортсменов. То же произошло в 1816 г. в городе Нейштадт-Эберсвальд. Состязания регулярно проводились там на второй день троицы.
У нас на Севере народ приписывает сооружение вавилонов Петру I и Пугачеву. В 1592 г. русские послы Васильчиков и Звенигородский, договариваясь с датчанами о границе в Лапландии, ссылались на легенду подревнее. Герой ее — карельский богатырь Валит «на славу свою, принесши с берега своими руками, положил камень в вышину от земли есть и ныне больше косые сажени, а около, подале, выкладено каменьем как бы городовой оклад в двенадцать стен, а назван был у него тот оклад Вавилоном»13. Очевидно, сокровенный смысл разнообразных сейдов пришлому русскому населению не был известен. Но замечательно, что совсем недавно, в 1930-х годах, на Терском берегу один биолог наблюдал, как старик-помор выкладывал лабиринт. На вопрос, чем он занимается, помор неохотно ответил: «Тут и раньше был вавилон, да развалили. Надо опять сделать».— «Для чего же?» — «А так, забавы ради». Ответ звучит неубедительно. Или старик не хотел посвящать чужака в свои тайны, или и сам толком не знал, к чему эти вавилоны, но боялся, не было бы беды от их разрушения.
По данным археологов, древнейшие лабиринты Севера сооружены в I тыс. до н. э. Строили их, кажется, и позднее. Сущность верований, породивших простые и сложные сейды, предстоит раскрыть при дальнейших исследованиях. Поэтому крайне важно сохранить выкладки из валунов в их первозданном виде.
Вторая категория памятников, связанная с северным камнем,— петроглифы Карелии. Они изучены в двух районах — на восточном берегу Онежского озера и неподалеку от города Беломорска на реке Выг. На плоских гранитных скалах ударами кварцевых отбойников выбиты силуэтные фигуры оленей, лосей, медведей, белух, водоплавающих птиц и людей — охотников. Возраст этих рисунков определен достаточно точно. Они созданы неолитическим человеком в III—II тыс. до н. э. Особенно выразительны гравировки на скалах в урочище Залавруга на Выге. Здесь изображены большие многоместные лодки с гребцами и гарпунером на носу. Смертоносное орудие вонзилось в тело белухи, вырвать его она не в силах. Канат намертво закреплен на корабле, и добыча не уйдет от мореходов. Значит, еще в неолите заселявшие Карелию племена охотились как на суше, так и на море и умели строить прочные промысловые суда. Это объясняет появление лабиринтов в Соловках, за 50 км от материка, и обилие всевозможных сейдов на Кузовых островах между Кемью и Соловками. Когда-то в этих местах добывали белуху, пловцы высаживались на островах и совершали на них какие-то культовые церемонии.
Всматриваясь в гравировки на камне, невольно перебираешь в памяти этапы освоения Севера и омывающих его морей. Группы охотников, начавшие свой путь где-нибудь в горах Крыма и Кавказа, по мере отступления ледника медленно, но упорно продвигались вслед за табунами зверей все дальше и дальше к полуночному краю. Столетиями шли они по почти лишенной камня земле, забыли родные пещеры, научились возводить дома из мамонтовых костей и рыть землянки, пока в неолите не достигли другой каменной страны. Но это были уже не троглодиты ледниковой эпохи, обладавшие лишь копьем с кремневым наконечником, а хорошо организованные племена людей, знавших лук и стрелы, готовивших пищу в глиняных сосудах, полировавших сланцевые топоры, выдалбливавших первые деревянные челны и рисковавших выходить на них в море за рыбой и морским зверем. Кроме того, эти люди любили рисовать, и их рассказы в картинках, выбитые на граните, по-новому освещают многие стороны жизни наших предков.
Только в этих памятниках, а не’ в одновременных им стоянках и могильниках чувствуется связь с морем. Крайне редко ощущаем мы ее при раскопках, разве что наткнувшись на раковинные кучи — кьеккенмеддинги, оставленные на берегу древними собирателями мелководных моллюсков, или нащупав в глубине вод корпус корабля, наполненного амфорами, привезенными в Понт Евксинский из торговых центров далекой греческой метрополии. Но оказывается, для того чтобы возникло это ощущение, вполне довольно схематических силуэтов лодок, вырезанных на скалах, и загадочных нагромождений камней на заброшенных северных островах.
Надеюсь, этот беглый обзор археологических памятников лесной полосы европейской части СССР убедил читателя, что при всей их внешней скромности они вполне могут соперничать с прославленными древностями Юга. Между тем раскопки на Севере развернулись гораздо позже, чем в Крыму и на Украине, да и велись, пожалуй, менее интенсивно. Археологов ждут большие открытия.