Археологічна мандрівка в ліси європейської Росії

И вот, двигаясь с юга на север, мы вступаем в лесную зону, в те края, где стоят Москва, Ленинград, Новгород, Псков, Ярославль, Владимир, края, кажущиеся нам самы­ми русскими, хотя в действительности в большинство из этих мест славяне проникли относительно поздно.

Я родился и прожил всю жизнь в Москве, и поэтому ближе всего моему сердцу именно центральная полоса России, а не районы моих полевых работ — Крым, Кав­каз и Приазовье, не далекие азиатские просторы, куда я порой заезжал, чтобы посмотреть на незнакомые древ­ности, на Ангару и Амударью, на Туву или Тихий океан. В наших краях все представляется мне идеально соот­несенным с человеком: эту реку при желании я смогу переплыть, на этот холм — без труда залезть, от одного села до другого — неторопливо пройти пешком. Конечно, есть своя прелесть и в горных хребтах со снежными вер­шинами, неодолимо влекущими к себе, сулящими острое чувство опасности, гордую радость победы. Прекрасны и спокойное раздолье Волги под Астраханью, и стремитель­но-бурный Енисей в «Саянской трубе». Суровый пафос охватывает вас в пустыне с ее безлюдьем, караванами вер­блюдов и оазисами у колодцев. Но только в среднерус­ском смешанном лесу природа меня не подавляет, а дает ощущение покоя, ясности, просветленности.

Памятники старины не блещут здесь красками. Тут нет ничего похожего на омытые морем мраморные руины Херсонеса, на бирюзовые порталы мечетей и мавзолеев Самарканда и Бухары. Но не меньше волнуют нас и скромные по облику создания русского зодчества. Воз­носятся к небу шатры деревянных церквей, так гармонич­но вписывающиеся в зубчатый контур хвойного леса (для того чтобы полюбоваться на них, не обязательно путешествовать в Кижи — можно за один день добраться из Москвы до погоста Пески к югу от Волоколамска). Кря­жисто, словно воины, стоят па берегах Волхова и Вели­кой строгие одноглавые храмы с покрытием в виде шле­ма, с безупречно найденными пропорциями. Ничто не сравнится с задушевностью таких вроде бы совсем про­стеньких построек, возвышающихся над малыми речками, как Покров на Нерли, на пологих холмах, как псковский Василий на горке, или на мысах, как новгородский Иоанн Богослов в Радковицах. Плавные очертания церковных абсид и куполов повторяют мягкие линии, свойственные окружающему ландшафту — равнине, сглаженной вели­ким ледником. То же умение передать скупыми средства­ми удивительно многое воплотилось и в классических формах старых усадеб. Их белые колонны, по меткому выражению И. Э. Грабаря, на редкость подошли к рус­ским березкам.

Не знаю, прав ли я, но получившие широкую попу­лярность церкви XVII столетия со всеми их кокошника­ми, гирьками, бочками, изразцами, фигурным кирпичом, мелкими, хилыми главками-луковицами, наставленными в невероятном количестве,— все это многословное, декора­тивное, чисто внешнее московское узорочье, на мой взгляд, чуждо природе лесной полосы и культуре ее на­селения.

Но этот молодой, верхний слой памятников лишь ча­стично в компетенции археологов. В их ведении пласты куда более глубокие.

На протяжении тысячелетий основным строительным и поделочным материалом в лесной полосе было, есте­ственно, дерево. Эта особенность нашего прошлого неод­нократно подчеркивалась в русской литературе — и исто­риком С. М. Соловьевым, противопоставлявшим деревян­ную Русь каменному Западу, и писателями, повествовав­шими о жизни крестьянина, начинающейся в плетеной из луба люльке и кончающейся в сосновом гробу. Эти рассуждения чересчур категоричны. В Центральной Рос­сии достаточно часто мы видим массивные вековые стены кремлей и монастырей. Москва недаром прозвана белока­менной. Резное убранство владимиро-суздальских хра­мов — одна из ярчайших страниц в истории русского зод­чества. Но если говорить не о позднем времени — пред- и послемонгольском, о массовых явлениях, а не о парадной архитектуре соборов, вывод о колоссальной роли дерева в быту обитателей лесной полосы придется при­знать правильным. А это ставит археологов в крайне тя­желое положение. Ведь и в глинистой и в песчанистой почве бревна и доски сгнивают очень быстро. Нужна ис­ключительная влажность грунта, такая, как на террито­рии Новгорода Великого, чтобы получить исчерпывающе полное представление о жилищах и утвари далекого про­шлого.

Раскопки на площади пострадавшего в военные годы областного центра раскрыли целые кварталы средневеко­кого Новгорода: настилы улиц, перекрестки их (сопостав­ление с письменными источниками позволило отождест­вить выявленные улицы с Великой, Холопьей и Косьмо­демьянской), примыкающие к ним обширные усадьбы. На­стилы периодически подновляли, и в разрезе раскопов видно свыше тридцати перекрывающих друг друга вымо­сток. Под ними идут выдолбленные бревна, принятые сперва за древнейший водопровод, но потом оказавшиеся дренажными трубами, служившими для осушения боло­тистой почвы города. Среди этих строительных остатков на каждом шагу попадаются всевозможные деревянные вещи: чаши, ложки, бочки, сапожные колодки, лопаты, грабли, коромысла, даже столь редкостные предметы, как гусли или клетка для птиц. Пользовались новгородские ремесленники преимущественно сосной и елью, в мень­шей мере — кленом, ясенем, березой и дубом.

Примерно та же картина еще в двух-трех русских го­родах — Старой Ладоге, Белоозере. Благодаря этому ар­хеологам удается восстановить материальную культуру X—XV вв. вплоть до мельчайших деталей. Но для пред­шествующего времени, как для славянских, так и для бо­лее ранних памятников, наши знания о дереве совершен­но отрывочны.

Всего в пяти-шести пунктах на огромном простран­стве лесной полосы при разработке торфяников обнару­жены следы первобытных свайных поселков. Они раско­паны в Латвии, Белоруссии, Псковской и Ярославской об­ластях. На Вологодчине при слиянии рек Перечной и Модлоны изучен поселок II тыс. до н. э. Он распола­гался не над водой, как некогда реконструировали свай­ные жилища Швейцарии, а на низком сыром берегу. В эту зыбкую почву были вколочены сваи, на них был сделан настил, а на нем уже помещались дома. Впослед­ствии этот участок окончательно заболотился и превра­тился в торфяник.

Копать торфяниковые стоянки нелегко. Все время при­ходится откачивать воду из раскопа, а кремни и череп­ки вынимать не из сыпучей земли, а из жидкой и лип­кой грязи. Но изнурительный труд вознаграждается сто­рицей. Торф консервирует органические остатки. Сохра­няются не только кости, истлевающие в песке, но и ры­бья чешуя. Из деревянных вещей интересны ковши с руч­ками в виде голов животных. Встречены на Модлоне и украшения из янтаря. В бронзовом веке племена При­балтики наладили торговлю янтарем с очень отдаленными районами, и поделки из красивого прозрачного материала, пройдя долгий путь, достигли лесной глуши, какой была в тот период территория нынешней Вологодчины.

Открытие торфяниковой стоянки — для археологов важное событие. Как правило, они изучают поселения, где от дерева ничего не осталось. Все же о жизни самых ранних обитателей Центральной России мы знаем отнюдь не мало. Дело в том, что в ледниковую эпоху поверх­ность Русской равнины напоминала тундру, и отсутст­вие леса и пещерных убежищ вынуждало палеолитиче­ских людей строить для себя жилища из иных материа­лов. Ими стали кости гиганта четвертичной фауны — мамонта. Около многих деревень при рытье погребов и ко­лодцев, в речных обрывах и стенках оврагов находят че­репа, бивни, ребра громадных, давно уже исчезнувших зверей. Иногда это скелеты животных, умерших есте­ственной смертью, иногда — остатки от удачной охоты первобытного человека, указание на скрывающуюся где-нибудь по соседству стоянку современников ма­монта.

Изучение палеолита России началось в 70-х годах про­шлого века. Тогда впервые с успехом были обследованы крымские пещеры. Тогда же известный биолог И. С. По­ляков попытался найти палеолит и в центре Русской равнины. Пещер здесь нет, и надо было нащупать какие-то другие признаки для поисков древних стоянок. Такой признак Поляков увидел в костях мамонта. В 1879 г. он уверенно направился в окрестности Воронежа, поскольку эта местность издавна славилась находками костей чудо­вищного размера. Академик С. Г. Гмелин, приезжавший сюда в XVIII в., решил, что близ села с выразитель­ным названием Костёнки похоронены погибшие от моро­зов слоны, сопровождавшие армию Александра Македон­ского. Поляков дал более правдоподобное объяснение этой загадки, рассматривая кости как пищевые отбросы палео­литических охотников. Раскопки подтвердили это: в По­кровском логу из слоя с костями были извлечены крем­невые ножи, скребки, наконечники копий. С тех пор, с не­большими перерывами, почти 100 лет ведутся исследова­ния палеолита на Дону. Тут найдены могилы людей, жив­ших 25—30 тыс. лет назад, руины жилищ того же вре­мени, изображения женщин и животных, вырезанные из мергеля и бивня мамонта, бесчисленные орудия из кремня.

В ходе этих работ уже в 1930-х годах было установ­лено, что выводы Полякова нужно уточнить. Скопления костей не просто пищевые отбросы, а и специально соб­ранный и использованный нашими предками строитель­ный материал. Из бивней, челюстей, лопаток мамонта люди складывали каркас хижины, покрывавшийся затем шкурами, ветками, а сверху присыпавшийся землей. Тща­тельно расчищая завалы из костей, археологи изучили разнообразные древние жилища: вытянутые наземные с длинным рядом очагов по оси, круглые земляночные с купольным сводом и кострищем в центре и т. д. Самый метод поисков палеолита, предложенный Поляковым, оп­равдал себя неоднократно.

Поэтому прежде чем приниматься за археологические разведки в каком-либо районе, археологи стараются учесть все сведения о палеонтологических находках, по­павшие в местные газеты, заглянуть в фонды краевед­ческих музеев и последовательно объехать пункты, где сделаны эти находки. Среди 10—20 пунктов непременно окажется один, где помимо костей будут обнаружены и изделия из кремня. Это могут быть и скудные следы короткой остановки охотников (таково Сучкино на Сей­ме — скелет одного мамонта и вокруг несколько орудий), могут быть и долговременные поселения с развалами жи­лищ, грудами костей и кремней, как Сунгирь под Вла­димиром, Гагарино близ Липецка, Елисеевичи в Брян­ской области.

Мне довелось участвовать в поисках палеолита на Де­сне, Оке, Сейме. Это увлекательное занятие. Вы бродите по оврагам, вклинивающимся в речные террасы. Чем даль­ше от устья, тем уже овраг. Его глинистые стенки обступают вас, и, кроме голубого неба над головой и природного разреза четвертичных и более древних отло­жений по бокам, вы ничего не видите. В обрывах тянут­ся слои валунов — морена, оставленная великим ледни­ком, а выше и ниже ее — пласты желтой глины. За ними главным образом и надо наблюдать. И вот после много­дневных блужданий в стенке или в русле оврага под вашими ногами мелькнул голубоватый латинизированный осколок кремня. Рядом вы заметили желтую, пропитав­шуюся минеральными солями кость древнего животного, а то и тяжелый, как камень, зуб мамонта, словно склеен­ный из толстых серовато-белых пластинок дентина. Вы почти у цели. Беритесь за лопату, расчищайте склоны оврага. Палеолитические люди здесь побывали. Теперь весь вопрос в том, есть ли тут настоящий культурный слой.

В конце палеолита мамонты вымерли, и памятники позднейшего времени — неолитические и эпохи бронзы — искать приходится, руководствуясь иными признаками, прежде всего характерной для них топографией. И те и другие памятники одним из первых обследовал тот же Поляков. Он знал, что в некоторых крестьянских семьях бережно хранятся неолитические кремневые наконечники стрел. Их собирают деревенские знахарки. «Я встречал старух, владеющих иногда стрелками штук до десяти…— рассказывает Поляков.— Всякая стрелка имеет свое на­звание по именам святых или же присоединяется назва­ние спаситель к стрелке, помогающей от всяких недугов. Лечат стрелками посредством укола больного или же спу­сканием воды»⁹. Эти поверья типичны для всего Старого Света. Тонко обработанные, правильные по очертаниям листовидные или треугольные наконечники трудно было не заметить. Не догадываясь об их происхождении, в на­роде думали, что кремневые острия образуются в земле от удара молнии, и приписывали им чудотворную силу. Лекарственные «громовые стрелы» упоминаются в средне­вековых русских книгах—«Кормчих», «Домострое», «Лу­цидариусе».

Крестьян расспросили, в каких местах чаще всего на­ходят подобные камни, и после целеустремленных поле­вых исследований выяснили, что неолитические стоянки приурочены обычно к дюнам по берегам рек. За время, прошедшее после палеолита, реки углубили свои долины, и поселки людей, на заре неолита освоивших рыболов­ство, спустились с высоких террас пониже, к самой воде. Как только это было понято, неолит стали открывать повсюду. Археологи осматривали берега заросших камы­шом стариц, мысы при впадении рек в озера, возвышен­ные участки поймы и приносили с развеянных песков сотни кремневых орудий, тысячи черепков от сосудов, богато украшенных узорами из ямок и отпечатков зубча­того штампа. Кость и дерево в песке не сохраняются, но облик жилищ по данным раскопок кое-где реконст­руировать можно. В песке четко выделяются круглые или прямоугольные углубления, заполненные черным куль­турным слоем и насыщенные разными находками. Это ос­нования землянок и полуземлянок.

Любознательность русских крестьян помогла археоло­гам выявить в Центральной России и бескурганные мо­гильники бронзового века. В Верхнем Поволжье, в Под­московье, в бассейне Оки при разработке гравийных карь­еров землекопы не раз натыкались на человеческие ко­сти, глиняные сосуды, каменные полированные и сверле­ные молотки и топоры. Кости и горшки выбрасывали, а топоры, вызывавшие особое любопытство, передавали тем или иным любителям древностей. В вятском селе Улеша молоток держали в церкви и прибивали им гвозди в пре­стол при освещении нового придела. Сверленый каменный топор лежит на письменном столе в домике Чайковского в Клину. В конце XIX в. разрушенные карьерами мо­гильники обследовали и специалисты-археологи. Вскоре в науке утвердился термин «фатьяновская культура», объединяющий очень своеобразную группу памятников II тыс. до н. э.

Люди бронзового века хоронили покойников в скорчен­ном положении на боку. Вместе с ними зарывали боль­шие глиняные сосуды с круглым туловом и чуть упло­щенным дном, каменные, а иногда и бронзовые орудия. Фатьяновцы были и первыми металлургами, и первыми скотоводами лесной полосы. В могилах найдены кости крупного и мелкого рогатого скота — остатки пищи, ко­торой снабжали умершего на дорогу.

Еще больше в центральной полосе России памятников железного века. К этой эпохе относятся известные всем хотя бы понаслышке городища, т. е. урочища, обведен­ные валами и рвами. Обычно они располагаются на мы­сах при слиянии рек, при выходе оврагов в речные до­лины, реже на холмах среди болот или на других обо­собленных возвышенностях. Мыс отрезали валом с на­польной стороны; остальные два обрывистых склона были и так труднодоступны. У городищ на холмах вал замк­нутый, круговой. Таких урочищ в лесной зоне несметное множество. Когда в 1820-х годах сведения о них начал записывать польский археолог Зориан Ходаковский, ему казалось, что количество «городищ соответствует числу звезд нашего неба», что их можно собирать на карту, «как грибы в благоприятствующую им осень»¹⁰.

По складу своему Ходаковский был ученым-романти­ком (Пушкин, интересовавшийся его изысканиями, мель­ком обрисовал его портрет в поэме о Езерском: «Новый Ходаковский, люблю от бабушки московской я толки слу­шать о родне, об отдаленной старине»)¹¹. Обратив вни­мание на городища и составив ценную археологическую карту, он дал им весьма фантастическую интерпретацию. «Мне удалось заметить,— говорил он в 1819 г.,— что, где они уцелели, везде сходствуют в главных чертах: имеют небольшие кругловатые валы, исключительно из черной земли насыпанные, имеют вход от востока, всегда нахо­дятся при реках или источниках, на прекраснейших местоположениях, и посреди оных валов нередко приме­чаются ямки или котловища… Сии городища были святы­ми огородами и приходскими местами, где свадьбы, вен­чания и другие обряды языческие совершались»¹². Хо­даковский считал, что городища были только у древних славян и что они возводили эти родовые святилища на равных расстояниях друг от друга, так что по ним легко определить и область расселения, и социальное устрой­ство славян в языческую эпоху.

Теория Ходаковского вскоре же была раскрити­кована историком К. Ф. Калайдовичем. По его мнению, городища представляют собой не святилища, а остатки древних укрепленных поселений. С этим согласны теперь все археологи.

В середине I тыс. до н. э., в период распространения железа и освоения скотоводства, в лесной зоне участи­лись столкновения между отдельными племенами, обост­рилась борьба за пастбища и стада. Тогда и появились первые укрепленные поселки. Были они и у предков сла­вян, и у других народов. В Центральной и Северной Рос­сии ранние городища в основном принадлежат древним финнам и балтам. Немало сходных памятников и на юге — в лесостепной Украине, где особенно поражают своими размерами мощные валы скифских городищ Вель­ского и Немировского. Есть они, хотя и в меньшем чис­ле, и в степях, в Предкавказье, на Урале и в Сибири. В горах вместо земляных делали более прочные камен­ные стены. Укрепляли поселки не только племена нача­ла железного века и славяне, проникшие в леса в I тыс. н. э. и постепенно вытеснившие оттуда финнов, но и лю­ди, жившие столетия спустя, современники татарских набегов и княжеских усобиц. Средневековые фортифика­ционные сооружения внушительней ранних. Валы Старой Рязани, прекратившей свое существование после татар­ского нашествия, достигают в высоту 10, а в ширину 24 м. Глубина идущих параллельно рвов 8 м, а ширина 20 м. Длина всей оборонительной линии около 1,5 км, Самые поздние городки в Центральной России связаны со знаменитой Засечной чертой. Эта полоса, частью из по­валенного леса, частью из земляных бастионов, была оформлена окончательно к 1638 г. при Михаиле Федоро­виче. Она тянулась по линии Белев—Тула—Венев—Пе­реяславль-Рязанский на пятьсот с лишним километров и прикрывала Москву и центр страны с юга от ударов кочевничьих орд. Все же в XVI—XVII вв. Московская Русь перешла уже от земляных крепостей к каменным и кирпичным.

Простой ров и насыпанный из выброшенного грунта вал не были достаточно надежной защитой для поселка. Чтобы земля не оползала, применяли деревянные конструкции-городни, что-то вроде коробок, заполненных дерном, песком и глиной. Увенчивался вал бревенчатым тыном, иногда с деревянными башнями. При раскопках все эти детали хорошо прослеживаются в стенках про­резающих вал траншей. За оборонительной стеной тесни­лись жилища — землянки, избы, а порой и каменные по­стройки. Таинственные «котловища», упомянутые Хода­ковским, как раз и отмечают места заплывших зем­лянок.

Не совсем ошибочно и другое наблюдение Ходаковско­го. Кое-где городища действительно группируются по оп­ределенной системе. На Верхней Волге, например, на ка­ком-то коротком отрезке реки их сразу штук пять-шесть, ниже, на протяжении десятка километров — нет ни одно­го, потом — опять целое гнездо. Скорее всего, в этом отра­зилась родовая структура первобытного общества. Каждое городище можно рассматривать как родовой поселок, а группу их — как территорию племени.

Правильны и слова Ходаковского о «прекраснейших местоположениях», но объясняется это не эстетическими запросами древних людей, а тем, что им нужен был ши­рокий обзор, чтобы заметить приближение вражеского войска. Так или иначе, побывать на большинстве горо­дищ истинное удовольствие. С площадки и вала открывается вид на окрестности, на заливные луга на проти­воположном берегу реки, на все ее извивы.

Сколько городищ ни описано в археологической лите­ратуре, все равно множество их остаются неизученными даже под самым боком. В студенческие годы, пережи­вая период страстного увлечения археологией, я не до­вольствовался летними экспедициями и весной и осенью бродил в поисках древностей по Подмосковью. Я помню, как меня поразило, что на некоторых памятниках совсем рядом со столицей (а теперь уже в ее черте) никто не бывал более полувека. В 1893 г. два археолога загля­нули на минутку на городище у села Капотня, и с тех пор его не посещали ни разу. Я первый вновь побывал там и определил, к какому времени оно относится.

Итак, даже если исключить те редкие случаи, когда археологи находят вещи и жилища из дерева, о древ­ностях лесной полосы все же удается получить относи­тельно полное представление, ибо в палеолите строитель­ным материалом были кости мамонта, а в эпоху железа, как и в степях,— дерн и земля. Как же обстоит дело с камнем? Обрабатывать его и пользоваться отесанными блоками начали здесь поздно. В 1016 г. новгородцы во главе с Ярославом подошли к Киеву, где заперся князь Святополк, и киевляне, по рассказу летописца, выходили на городскую стену дразнить северян, обзывая их «плот­никами». Южанам, знавшим каменное и кирпичное строи­тельство, деревянный Север казался образцом дикости. Но обитатели лесов с очень давнего времени обращали вни­мание на возвышающиеся среди равнины огромные валу­ны, притащенные ледником. В этих глыбах им чудилось что-то загадочное, и они нередко превращали их в свя­тыни.

В конце XIX в. этнографы записали предания про ги­гантские конь-камни у сел Большой и Малый Конь и Спас-Конино в Тульской губернии на тургеневской Кра­сивой Мечи. О них слышали и раньше. На фоне этих камней развертываются трагические события повести «Ятаган» талантливого прозаика пушкинской эпохи Н. Ф. Павлова. О поклонении камням на Руси как о постыдном пережитке язычества говорится в христиапских обличениях.

Известны в лесной полосе и валуны с гравировками и надписями. Один — лежит в русле ручья Щеглец у села Мытно в Новгородской области; рисунки, судя по аналогиям в наскальных изображениях, нанесены на него в бронзовом веке. Другой — с высеченными на нем фи­гурой в виде лабиринта и русской надписью шрифтом XII в. «Степан» — нашел в районе Бежецка декабрист Ф. Н. Глинка. Предполагают, что это межевой знак с именем владельца.

Чем дальше к северу, тем валунов на Русской рав­нине все больше и больше. Ими усеяны поля Псковщи­ны и Приладожья, а из булыжников, выбранных за сот­ни лет из-под лемеха плуга, образовались целые гряды по границам пахотных участков. Этот характерный эле­мент северного ландшафта зорко подметил Н. К. Рерих, создавая свои ранние полотна «Урочище», «Изба смерти», «За морями земли великие».

Наконец, в Карелии, по берегам Онежского и Ладож­ского озер и Белого моря, обнажается и выступает на поверхность сплошной щит коренных пород — серые и красноватые граниты. В этом краю благодаря камням до нас дошли две любопытнейшие категории памятников. Первая — выкладки из валунов, называемые лопарским словом «сейды» и, по всей вероятности, составляющие один из типов сейдов — лабиринты, или вавилоны. На по­верхности земли, почти всегда у самой кромки воды из дикого камня, высотой сантиметров 30, выложены спи­ралевидные фигуры с дорожками между рядами голышей, Двигаясь по этой дорожке, после многих завитков попа­даешь в тупик в центре лабиринта, откуда приходится тем же кружным путем идти обратно. Ни стоянок, ни могил при раскопках у таких сооружений не найдено; культовое же почитание камней, то одиночных, то поста­вленных друг на друга, у коренного населения Севера — лопарей прослеживается чуть ли не до сего дня. По-ви­димому, все сейды, вплоть до самых сложных, имели культовое назначение.

На территории нашей страны лабиринты встречаются по берегам Белого и Баренцева морей, а за ее предела­ми — в приморских районах Дании, Швеции, Норвегии, Финляндии. Поскольку необычные памятники тяготеют к морю, появилась гипотеза, что это модели рыболовных ловушек, сделанные во время магических церемоний пе­ред морским промыслом. Но мотив лабиринта в древности был распространен очень широко, в том числе и на юге, где подобных ловушек не было. Более вероятно, что заме­ченная учеными закономерность отражает лишь распро­странение определенного обряда из какого-то центра вдоль водных путей, игравших в прошлом главную роль при культурных сношениях. Точно так же в южных краях в приморской полосе концентрируются каменные погре­бальные домики-дольмены.

В Скандинавии лабиринты считают в народе местом девичьих плясок, и этим нельзя пренебречь. Ведь зна­менитый критский лабиринт тоже служил для культовых игрищ. Интересен и рассказ об аргонавтах. После бури они по совету оракула построили алтарь из валунов. Юные мореплаватели танцевали вокруг них, прыгали че­рез камни, ударяли по ним мечами. В старинном ритуаль­ном греческом танце геранос, т. е. «журавлином», пля­сун двигался по спирали, как бы прочерчивая фигуру ла­биринта. В XVI в. в праздничные дни устраивали тан­цы у лабиринтов и в Германии. В новое время об этом еще помнили и даже восстанавливали древние конструкции из валунов. Сестра Фридриха Великого — Амалия приказала реставрировать их как площадку для состяза­ний молодых спортсменов. То же произошло в 1816 г. в городе Нейштадт-Эберсвальд. Состязания регулярно проводились там на второй день троицы.

У нас на Севере народ приписывает сооружение вави­лонов Петру I и Пугачеву. В 1592 г. русские послы Васильчиков и Звенигородский, договариваясь с датчана­ми о границе в Лапландии, ссылались на легенду по­древнее. Герой ее — карельский богатырь Валит «на славу свою, принесши с берега своими руками, положил камень в вышину от земли есть и ныне больше косые сажени, а около, подале, выкладено каменьем как бы городовой оклад в двенадцать стен, а назван был у него тот оклад Вавилоном»¹³. Очевидно, сокровенный смысл разнооб­разных сейдов пришлому русскому населению не был из­вестен. Но замечательно, что совсем недавно, в 1930-х го­дах, на Терском берегу один биолог наблюдал, как ста­рик-помор выкладывал лабиринт. На вопрос, чем он за­нимается, помор неохотно ответил: «Тут и раньше был вавилон, да развалили. Надо опять сделать».— «Для чего же?» — «А так, забавы ради». Ответ звучит неубедитель­но. Или старик не хотел посвящать чужака в свои тай­ны, или и сам толком не знал, к чему эти вавилоны, но боялся, не было бы беды от их разрушения.

По данным археологов, древнейшие лабиринты Севера сооружены в I тыс. до н. э. Строили их, кажется, и по­зднее. Сущность верований, породивших простые и слож­ные сейды, предстоит раскрыть при дальнейших исследо­ваниях. Поэтому крайне важно сохранить выкладки из валунов в их первозданном виде.

Вторая категория памятников, связанная с северным камнем,— петроглифы Карелии. Они изучены в двух райо­нах — на восточном берегу Онежского озера и непода­леку от города Беломорска на реке Выг. На плоских гра­нитных скалах ударами кварцевых отбойников выбиты силуэтные фигуры оленей, лосей, медведей, белух, водо­плавающих птиц и людей — охотников. Возраст этих ри­сунков определен достаточно точно. Они созданы неоли­тическим человеком в III—II тыс. до н. э. Особенно вы­разительны гравировки на скалах в урочище Залавруга на Выге. Здесь изображены большие многоместные лодки с гребцами и гарпунером на носу. Смертоносное орудие вонзилось в тело белухи, вырвать его она не в силах. Канат намертво закреплен на корабле, и добыча не уйдет от мореходов. Значит, еще в неолите заселявшие Каре­лию племена охотились как на суше, так и на море и умели строить прочные промысловые суда. Это объясняет появление лабиринтов в Соловках, за 50 км от материка, и обилие всевозможных сейдов на Кузовых островах меж­ду Кемью и Соловками. Когда-то в этих местах добыва­ли белуху, пловцы высаживались на островах и соверша­ли на них какие-то культовые церемонии.

Всматриваясь в гравировки на камне, невольно переби­раешь в памяти этапы освоения Севера и омывающих его морей. Группы охотников, начавшие свой путь где-нибудь в горах Крыма и Кавказа, по мере отступления ледника медленно, но упорно продвигались вслед за та­бунами зверей все дальше и дальше к полуночному краю. Столетиями шли они по почти лишенной камня земле, забыли родные пещеры, научились возводить дома из ма­монтовых костей и рыть землянки, пока в неолите не достигли другой каменной страны. Но это были уже не троглодиты ледниковой эпохи, обладавшие лишь копьем с кремневым наконечником, а хорошо организованные племена людей, знавших лук и стрелы, готовивших пищу в глиняных сосудах, полировавших сланцевые топоры, вы­далбливавших первые деревянные челны и рисковавших выходить на них в море за рыбой и морским зверем. Кроме того, эти люди любили рисовать, и их рассказы в картинках, выбитые на граните, по-новому освещают многие стороны жизни наших предков.

Только в этих памятниках, а не’ в одновременных им стоянках и могильниках чувствуется связь с морем. Край­не редко ощущаем мы ее при раскопках, разве что на­ткнувшись на раковинные кучи — кьеккенмеддинги, остав­ленные на берегу древними собирателями мелководных моллюсков, или нащупав в глубине вод корпус корабля, наполненного амфорами, привезенными в Понт Евксин­ский из торговых центров далекой греческой метрополии. Но оказывается, для того чтобы возникло это ощущение, вполне довольно схематических силуэтов лодок, вырезан­ных на скалах, и загадочных нагромождений камней на заброшенных северных островах.

Надеюсь, этот беглый обзор археологических памятни­ков лесной полосы европейской части СССР убедил чита­теля, что при всей их внешней скромности они вполне могут соперничать с прославленными древностями Юга. Между тем раскопки на Севере развернулись гораздо позже, чем в Крыму и на Украине, да и велись, пожа­луй, менее интенсивно. Археологов ждут большие от­крытия.

• ← Археологічна мандрівка на захід від Дніпра
• Археологічна мандрівка на Урал →