«Лівий марш»

История изучения высших психических функций моз­га — это восторженный гимн левому полушарию. Дей­ствительно, наша речь, наши мысли, облаченные в сло­ва, шагают под звуки «левого марша». Это все, что еще сравнительно недавно знали врачи об организации у че­ловека речевых процессов. Больные с расстройствами речи вызывали у них серьезные недоумения. Не ясен был механизм патологического процесса, который лишал больного самого важного чисто человеческого навыка — умения говорить.

С акустической точки зрения звуки нашей речи — это или шумы (согласные), или тоны (гласные). Меж­ду отдельными речевыми звуками нет определенных гра­ниц, хотя понимание речи как раз и требует их четкого различения. Каждый язык располагает собственной си­стемой признаков, существенных для понимания речи. B русском языке в качестве различительных использу­ются такие признаки, как звонкость и глухость (дом— том), мягкость и твердость (пыль—пыл), ударность (за­мок—замок).

Маленькие дети учатся не только говорить, т. е. про­изводить речевые звуки, но и воспринимать их. Эти два процесса так тесно переплетены, что один без другого полноценно выполняться не может. Каждое новое слово ребенок должен обязательно повторить, одновременно анализируя и сопоставляя звуки речи и двигательные реакции языка, гортани, голосовых связок, возникающие при произнесении данного слова. В нашем мозгу отдель­ные фонемы и целые слова хранятся в виде их «двига­тельных» и «звуковых» копий, но двигательные образы фонем для нас важнее звуковых.

Попробуйте написать новое, совершенно незнакомое вам слово, только что услышанное по радио. Вы, без­условно, заметите, что язык слегка шевелится, молча «проговаривая» то, что вы собирались написать. Голосо­вые связки и мышцы гортани в этот момент тоже дви­жутся, только это нами не осознается. Сложная задача потребовала усилить анализ, а отсюда — двигательная реакция речевых органов чуть ли не в полном объеме.

Временное подавление с помощью электрошока функ­ций одного из полушарий мозга не только позволяет по­нять, как между ними распределены специфические ре­чевые функции, но, кроме того, дает возможность кое-что узнать и о самой речи и о нашем мышлении. В пе­риод функционального выключения левого полушария особенно отчетливо выступает значение двигательного компонента речи. Сразу по окончании левостороннего судорожного припадка речь полностью нарушена. Боль­ные даже не пытаются произнести какие-либо звуки. Позже испытуемый начинает делать попытки что-то сказать или ответить на заданный ему вопрос, но эти по­пытки еще не дают результатов. Рот больного открыва­ется и закрывается, губы делают какие-то странные движения, но он еще не может исторгнуть даже самый слабый звук. Еще немного спустя способность произво­дить звуки восстанавливается, появляются первые еще не членораздельные звуки: «ыы…», «аа…», «о…» Боль­ной мычит, дакает, мекает, некает, наконец появляются первые односложные слова, а затем и целые короткие предложения, наполовину построенные из междометий с вкраплениями в них бессмысленных слов: «…я-то, меня-то, пойду-то, давайте пойду-то, сливу-то, меня запату, скорей запату…»

В этот период язык и губы еще полностью не пови­нуются испытуемому. Если его попросить открыть рот и кончиком языка сначала дотронуться до нижних, зу­бов, а потом до нёба, он и с таким простым заданием может не справиться.

Состояние оглушенности сохраняется достаточно дол­го. Сначала больные начинают поворачивать голову на сильный звук, потом откликаться на свое имя, затем по­степенно восстанавливается способность понимать обра­щенную к ним речь; выполнять просты инструкции на­зывать сначала наиболее обычные обиходные предмета, вроде ложки и чайника, а затем и те, с которыми боль­ным редко приходится сталкиваться как например, от­вертка, револьвер и фонендоскоп. Страдает не только собственная самостоятельная (спонтанная), речь, испы­туемый не в состоянии повторить ни отдельные фразы и слова, ни даже достаточно простые звуки.

Все отдельные проявления нарушений речи, обнару­женные в послешоковый период, были известны клини­цистам и раньше. Они возникают у правшей при повре­ждении различных участков левого полушария. Причи­ну некоторых из них понять нетрудно. При поражении моторного центра речи — зоны Брока — сущность рече­вых расстройств заключается в нарушении тонкой коор­динации движений мышц языка, губ, гортани — в об­щем, всей речедвигательной мускулатуры. Иногда боль­ные не в состоянии произнести ни одного звука, ни од­ного слова. Другие больные неплохо справляются с от­дельными звуками, но сложить из них фонемы, а тем более слова не в состоянии. В более «мягких» случаях способность артикулировать отдельные слова не нарушена, но фраза из двух-трех слов уже не получается. У этих больных неполадки с двигательными программа­ми речи. Им трудно тотчас выключить программу толь­ко что произнесенного звука (или фонемы) и включить программу следующего. Вот почему, когда больной не может произнести подряд две фонемы, нужно научить его делать между ними паузу. За это время одна про­грамма будет отключена, а другая сформирована и за­тем выполнена. Так, тренируя процесс смены программ, удается добиться улучшения речи.

Долгие годы оставалось загадкой, почему у некото­рых больных с моторными расстройствами речи иногда нарушается и ее понимание. Только в наши дни стало понятно, насколько важен двигательный контроль. При его нарушении больному трудно произносить отдельные звуки, он постоянно их путает: «л» смешивает с «н» и «д», «б» с «м» или «п». Трудно быстро произносить от­дельные буквы и слова. В этих условиях громкая речь страдает больше, чем чтение про себя.

Еще менее понятны случаи, когда при поражении слухового центра речи — зоны Вернике, главным симп­томом было нарушение восприятия речи. Давно, с до­исторических времен были известны глухонемые люди — глухие от рождения или рано утратившие слух субъек­ты. Лишенные возможности слышать звуки человеческой речи, они, естественно, не могли научиться говорить. Глу­хота да полное отсутствие интеллекта считались един­ственно возможными причинами неспособности понимать человеческую речь. Между тем известно, что удаление самого центра Вернике и значительно более обширных районов височной коры левого полушария не приводило к серьезному нарушению интеллекта. Оставался, следо­вательно, слух. Именно на недостаточность слуха и гре­шили врачи, когда имели дело с подобными пациентами.

Между тем при тщательном изучении больных с рас­стройствами речи легко убедиться, что среди них до­вольно обычны случаи, когда работа речевого аппарата не нарушена и само по себе произнесение речевых зву­ков не вызывает затруднений, да и острота слуха нахо­дится в пределах нормы, а речь и ее понимание в пол­ном расстройстве. Действительно, в анализе наиболее простых звуков, таких, как чистые тоны, в равной мере принимают участие оба полушария. Слуховые зоны ко­ры в одном из полушарий мозга могут быть повреждены или полностью разрушены, но на тонкости слуха это никак не отразится. Любое полушарие мозга может взять на себя заботу по опознанию звуков, каким бы ухом мы их ни услышали.

В том, что при повреждении слухового центра речи слух как таковой не нарушен, нетрудно убедиться, про­ведя несложный эксперимент. Больному объясняют, что, услышав определенный звук (дают его прослушать), он должен поднимать правую руку, а на все другие звуки — левую. Простая процедура, и больной с ней легко справ­ляется. Значит, слышит.

В хорошей сохранности слуха убеждают и наблюде­ния за поведением пациента. Больной не путает звонок телефона со звуком дверного звонка, дребезжание за окном трамвая легко отличает от грохота грузовика, а карканье вороны — от лая собаки. В пользу полной со­хранности тонкого анализа неречевых звуков свидетель­ствует то, что больной не только слышит птиц и спосо­бен наслаждаться их пением, но и узнает их по голосам. Правда, ему трудно рассказать о том, что он услышал. Больной может заявить, что птица орет и лает, а соба­ка поет или каркает, но совершенно очевидно, что эти ошибки являются следствием затруднения в подборе слов, а не нарушения слуха.

Первое, что обращает на себя внимание при провер­ке речевого слуха у больных с повреждением левого по­лушария и после левостороннего шока, — явное отсут­ствие интереса к звукам человеческой речи. Испытуемый не замечает, что к нему обратились с вопросом. Для то­го чтобы он услышал адресованную ему речь, обратил на эти звуки внимание, они должны быть несколько уси­лены по сравнению с тем, что требуется в нормальном состоянии. И тем не менее испытуемый время от време­ни перестает их воспринимать. Экспериментатору по­стоянно приходится повторять вопрос или задание, до­биваясь, чтобы испытуемый наконец его услышал. Все же многие слова больной не узнает и отвечает на вопро­сы медленно, не сразу, точно ему всякий раз требуется секунда-другая, чтобы собраться с мыслями.

Попробуем разобраться, что же происходит со слу­хом, почему простые звуки испытуемый слышит и хоро­шо отличает друг от друга, а слова не узнает, не пони­мает. Начнем с наиболее элементарных единиц — с фо­нем. При повреждении некоторых участков в височной области, левого полушария или временном выключении всего левого полушария возникают затруднения в их различении. Путаница наблюдается при прослушивании фонем, отличающихся как согласными («бэ» от «пэ», «да» от «хэ»), так и гласными. Только «а» не вызывает особых затруднений и обычно воспринимается правиль­но. Не меньше затруднений вызывают лишенные смысла одно- и двухсложные сочетания речевых звуков типа «пор», «фо», «сал». Они часто воспринимаются непра­вильно, и испытуемый повторяет их в таком же иска­женном виде. Получается «пур», «оф», «саф».

Человеческое ухо не безупречный аппарат даже у вполне здоровых людей. Каждый из нас, прослушав не­сколько бессмысленных звукосочетаний, будет время от времени ошибаться. Нам привычнее иметь дело с обыч­ными словами, имеющими вполне определенное значе­ние, не удивительно» что за плохо расслышанными зву­ками нам часто чудится знакомое слово. Среди немно­гих ошибок здорового человека будут чаще всего встре­чаться случаи осмысления услышанных звуков. Вместо бессмысленных звукосочетаний испытуемый может ус­лышать слова «пир», «ноты», «соль». При нарушении ра­боты звуковоспринимающих центров левого полушария подобных ошибок не происходит, чаще знакомые слова испытуемый услышит как случайный набор звуков. Пы­таясь повторить их, испытуемый генерирует цепочку звуков, созвучную услышанному слову, той же длины, с тем же ритмическим и звуковым рисунком, но не име­ющую ничего общего ни с одним из известных испытуе­мому слов. И как ни странно, мир бессмысленных зву­ков, в который теперь погружен человек, не вызывает у него особого удивления.

В послешоковый период на фоне значительных за­труднений по восприятию речи, когда способность испы­туемого понимать адресованные ему слова еще не вос­становилась, обращает на себя внимание, что он уже в состоянии по голосу безошибочно узнать знакомых ему людей, легко отличает мужчин от женщин. Не уловив смысл обращенной к нему речи, испытуемому между тем по ее интонации удается понять, был ли это вопрос или какая-то очередная инструкция. Несмотря на зна­чительно сниженный интерес к речевым звукам, если речь, обращенная к испытуемому все-таки услышана, воспринята им, то локализовать ее в пространстве для него не составляет большого труда. Он никогда не пе­репутает, справа или слева, спереди или сзади находит­ся собеседник, даже если не может его видеть.

При подавлении функций левого полушария или при его заболеваниях резко страдает речевая память. Если испытуемый в состоянии достаточно точно повторять от­дельные речевые звуки, то с несколькими справиться обычно не может. Простую комбинацию из трех звуков «а-о-у» способен повторить только сразу после прослу­шивания, а спустя минуту начинает путаться. Уже за­был!

Объем памяти на звуки у таких людей сужен и зна­чительно укорочена ее длительность. При достаточно хорошо сохранившейся способности узнавать отдельные речевые звуки и повторять их человек запутается, если их три-пять. Хотя каждый отдельный звук он узнал, но процесс анализа очередного звука мешает ему удержать в памяти предыдущий. Когда он дошел до третьего зву­ка, первый уже забыт. Анализ целого слова для него представляет большие трудности, особенно если в нем есть плохо дифференцируемые звуки («п» и «б» — «за­бор» и «запор»). Из-за трудностей в анализе речевых звуков страдает и их синтез. Человек теряет способность подбирать необходимые звуки и выстраивать их в длин­ные цепочки, так, чтобы из них возникали слова или предложения. Вот почему болезненный процесс, затро­нувший слуховой центр, обязательно нарушит речь.

В тяжелых случаях больные совсем не говорят. Хотя артикуляция не пострадала, поток звуков, которые они извергают, может стать совершенно неразборчивым. Специалисты называют этот симптом словесным сала­том. Создается впечатление, что обычная речь разруб­лена на мелкие кусочки, все тщательно перемешано и в таком виде выдается слушателям. Больной действитель­но смешивает звуки речи почти в случайном порядке.

При легких формах заболевания больной способен узнавать и воспроизводить простые слова, такие, как «стол», «стул», «очки». Но попробуйте то же слово «стол» произнести не слитно, а с крохотным интервалом между отдельными звуками — «с-т-о-л», больной узна­ет их и даже запомнит последовательность, но не смо­жет составить, синтезировать из них слово.

Инактивация левого полушария вызывает наруше­ние и более высоких речевых функций, которые сохраняются даже после восстановления способности к тон­кому анализу звуков. Пользуясь услугами лишь правого полушария, испытуемому не только трудно услышать и понять обращенные к нему слова, но еще труднее отве­тить. Его речь состоит из отдельных слов или из про­стых и коротких фраз. Преобладают предложения, по­строенные всего из двух слов. Сложнораспространенных предложений испытуемый сконструировать не в состоя­нии. Бросается в глаза бедность словарного запаса. Вид­но, с каким трудом испытуемый находит нужные слова. Особенно трудно вспомнить названия предметов. Слова, обозначающие отвлеченные понятия, такие, как «отдых», «наслаждение», вообще исчезают из обращения. Резко уменьшается количество служебных слов — предлогов, союзов, частиц и глаголов-связок, которые определяют грамматику предложений, взаимоотношения между сло­вами. Вообще количество глаголов уменьшается, и в ре­зультате речь состоит, главным образом, из существи­тельных, местоимений, прилагательных и наречий.

Пока функция левого полушария не восстановилась, испытуемому трудно вспоминать названия предметов и трудно разбираться в грамматике предложений. Он ни­когда не скажет сам и не поймет таких фраз, как «По­ложи тетрадь под книгу», «Алена светлее Татьяны, а Игорь темнее Кости». Сохранение функций левого полу­шария совершенно необходимо, чтобы человек мог по­нять разницу между такими выражениями, как «брат отца» и «отец брата», «одолжил Ивану» или «одолжил у Ивана», «хозяин собаки» и «собака хозяина». Если испытуемому окажется понятно предложение с простой конструкцией «собака укусила кошку», то фразу, где порядок слов противоположен порядку обозначаемого действия, — «кошку укусила собака», он проанализиро­вать не в состоянии.

При нарушении функций левого полушария распо­знавание звуков речи, понимание слов и целых предло­жений настолько затруднено, что любая самая мини­мальная дополнительная помеха, казалось бы, должна сделать общение с испытуемым вообще невозможным. Это представлялось совершенно очевидным. Не случай­но во время исследования соблюдается тишина. Совер­шенно неожиданным оказалось, что при нарушении функций левого полушария, развившимся после лево­стороннего электрошока, достаточно сильный шум менее резко нарушает восприятие речи, чем нарушал у того же больного в нормальном состоянии.

Разгадка этих удивительных наблюдений, видимо, проста. За помехоустойчивость звукового восприятия (а может, и не только звукового) отвечает правое полуша­рие. Видимо, в период, пока функции его левого собра­та нарушены, оно прилагает максимум усилий, чтобы облегчить его деятельность.

Левое полушарие не только заведует устной речью, оно же руководит чтением и письмом. Чтобы иметь воз­можность записать услышанное слово, человек должен сначала разобраться в звуках, составляющих данное слово. Для этого нам недостаточно просто его услышать, необходимо повторить хотя бы про себя. Разобравшись в звуках и на слух, и, так сказать, на ощупь, наш мозг мысленно перешифровывает их в зрительные образы букв. Только теперь имеет смысл браться за перо. В этот момент мозг выполняет еще одну операцию, пере­шифровку зрительных схем букв в двигательные коман­ды мышцам руки для осуществления плавных последо­вательных движений, необходимых при выполнении са­мого акта письма. Таким образом, в организации пись­ма участвует несколько специализированных мозговых центров, главным образом левого полушария, и при по­вреждении любого из них умение писать будет утеряно.

Как уже говорилось, при повреждении слухоречево­го центра нарушается фонематический слух, человек те­ряет возможность анализировать звуковой поток и пе­рестает понимать обращенную к нему речь. Поэтому пи­сать под диктовку больные не могут. Они пропускают отдельные звуки, путают и близкие звуки и даже доста­точно далекие, меняют их порядок.

Локализация болезненного очага вблизи двигатель­ного центра нарушает организацию тонких движений. Больной не испытывает особых трудностей в анализе отдельных звуков и в написании отдельных букв, но ему трудно произнести целое слово. Закончив один звук, трудно перейти к другому. Нарушение артикуляции вы­зывает и нарушение письма. Записывая слово, больной быстро теряет порядок букв, по нескольку раз подряд пишет одну и ту же букву, в результате понять то, что он хотел написать, становится невозможным.

Акт письма может быть нарушен и при расстройстве работы зрительных центров. Анализ звуков речи при этом не нарушен. Больной отлично говорит и прекрасно понимает речь. Но точно зная каждый из звуков, кото­рые ему необходимо записать, он совершенно не может вспомнить, какие буквы соответствуют этим звукам. И вообще, он забывает, как выглядят буквы.

Аналогичным образом нарушается и процесс чтения. Разница состоит лишь в том, что при чтении для пони­мания письменной речи нам не всегда необходим буквенно-звуковой анализ слов. Еще на самых ранних эта­пах обучения чтению у детей возникает тенденция об­ходиться без звукобуквенного анализа, что в этот пе­риод резко замедляет процесс обучения. Однако позже навык чтения превращается в акт зрительного узнава­ния привычных слов без детального анализа последова­тельности составляющих их букв. В первую очередь на­чинают узнаваться такие слова, как «СССР», «мир». Взрослый читатель схватывает значение начального комплекса букв, иногда целого слова или даже группы слов, и мозг тут же строит предположение о том, что должно последовать дальше. Поэтому чтение становит­ся активным процессом, поиском ожидаемого продолже­ния, анализом совпадений и несовпадений с ожидаемой гипотезой. Процесс сличения протекает быстро, а гипо­теза при ее несовпадении с реальным значением слова мгновенно отбрасывается. Однако возможны и ошибки, когда начало слова или предложения вызывает слишком упроченный стереотип.

Неспособность больного анализировать звуки, состав­ляющие слово, или синтезировать из отдельных звуков слова мешает и чтению. Он не в состоянии прочесть от­дельные буквы, бессмысленные сочетания букв, незна­комые слова. Зато значение наиболее знакомых слов, та­ких, как «мир», «Москва», «Волга», свою фамилию уга­дывает правильно, но не может прочесть их вслух. Лю­ди с хорошей зрительной памятью могут даже просмат­ривать заголовки газет и получают достаточно правиль­ное представление о их содержании.

Сходные формы нарушения чтения возникают при за­труднении анализа собственной речевой моторики, но достаточно знакомые, хорошо упроченные слова, особен­но при чтении про себя, больной продолжает понимать. Если пострадал моторный синтез звуков речи, больной узнает отдельные буквы, иногда может их произнести, но синтезировать из них слово не в состоянии.

Полное расстройство чтения может наступить при повреждении зрительных центров мозга. Больные не уз­нают буквы, не в состоянии отличить одну букву от дру­гой. Ни о каком чтении и речи быть не может. В более легких случаях больной не в состоянии прочитать текст, написанный от руки, даже вполне разборчивым почер­ком, но печатный шрифт продолжает понимать. Извест­ны случаи, когда отрывок, небрежно напечатанный мел­ким шрифтом, больные не понимают, а с крупным, чет­ко напечатанным текстом способны справиться. При другой форме зрительных нарушений способность узна­вать буквы сохранена, но угадывать целые слова, в том числе и такие привычные, как «СССР», «Париж», «ма­ма»» больной не может. Их приходится прочитывать по буквам, как это делают первоклашки.

Для раздельной работы полушарий характерна оп­ределенная асимметрия нарушений памяти. Левосторон­ний шок нарушает память на слова. Испытуемый из до­статочно короткого набора слов, произнесенного экспе­риментатором, запомнит всего 2—3, но уже через час-полтора он забудет и их, и даже подсказка эксперимен­татора не сможет оживить воспоминаний. Зато зритель­ная память обострена. Фигуры причудливой формы, для которых не подберешь словесных обозначений, испытуе­мый легко запоминает. Он и через несколько часов и даже на другой день найдет их среди большого набора всевозможных фигур и сможет изобразить на бумаге.

Образная память и образное восприятие мира в пе­риод угнетения функций левого полушария осуществля­ются вполне нормально. На незаконченных или искажен­ных рисунках испытуемые сразу замечают, что у чайни­ка нет носика, у очков — дужки, у одной из находящих­ся в аквариуме рыбок — головы, зато у собаки два хвоста.

Издавна считалось, что в осуществлении зрительных функций в одинаковой степени участвуют оба полуша­рия. Это не совсем так, хотя в обычных условиях заме­тить какие-то различия в их деятельности не удается. Только когда глаза трудятся в особенно тяжелых для нашего зрения условиях, различия становятся очевид­ными.

Во время опыта специальный прибор всего на пол­секунды открывает шторки, через которые видна картинка. Если испытуемый не успел разобраться, что на ней изображено, ему дают возможность вновь на нее посмотреть, но теперь уже в течение целой секунды. В следующий раз картинка предъявляется на полторы се­кунды и так далее, пока испытуемый не определит, что там такое нарисовано. Нормальным здоровым людям для опознания знакомых предметов вполне достаточно полсекунды. Однако если на рисунке отсутствует какая-то важная деталь предмета: носик у чайника, хобот у слона, дуги у троллейбуса, то и здоровые люди испыты­вают серьезные затруднения. Им приходилось 2—3 раза взглянуть на картинку, чтобы иметь возможность вни­мательно рассмотреть все детали изображения и, про­анализировав их, сделать наконец заключение о том, что там нарисовано.

При заболеваниях, затрагивающих затылочную об­ласть левого полушария, больные будут испытывать не­которое затруднение в узнавании даже полностью нари­сованных предметов, если картинки показывать лишь мельком, всего на несколько мгновений. Во время пер­вого предъявления картинки больной успеет рассмот­реть всего одну-два ее детали. Обычно он узнает их пра­вильно и тут же называет, но что же нарисовано на кар­тинке, догадаться не может. Даже если он обратит вни­мание на носик чайника и узнает его, это почему-то не помогает ему догадаться, что нарисован именно чайник. При следующем предъявлении картинки больной раз­глядит еще 1—2 детали и т. д. В конце концов рису­нок будет правильно назван, но это произойдет только после того, как он рассмотрит все или почти все детали рисунка. Вот как постепенно больной узнает на картин­ке велосипед, многократно рассматривая рисунок: коле­со, еще колесо, кобура, нет, не кобура — это сиденье, еще перекладина. Самокат! Нет, не самокат. Еще здесь руль, два колеса, сиденье, перекладина, руль и педаль. Это мотоцикл или спортивный велосипед.

Просмотр всех деталей — необходимое условие для опознания картинки. Отсутствие любого, даже малозна­чимого признака предмета вызывает сильное затрудне­ние, ну а если отсутствует важный признак, узнать пред­мет становится невозможно. Сколько раз их не показы­вай, больной не узнает ни чайник, ни слона, если к ним забыли пририсовать носик или хобот. Зато если нари­сованы все детали определенного предмета, но изображены они по отдельности; такая картина у больных в отличие от здоровых людей дополнительных затрудне­ний не вызовет. Рассматривая набор строительных деталей, где вместо дома изображены по отдельности его стены, крыша, окна, двери, труба, больной скажет, что видел дом. Он даже не заметит, что рассматривал не законченное строение, а лишь строительные блоки для его возведения. Изображение дома будет синтезировано, «построено» зрительной областью правого полушария, И у здоровых людей оно выполняет эту же функцию. Мы воспринимаем картины окружающего мира не це­лостными, а рассматриваем постепенно отдельные их де­тали, только делаем это очень быстро, а мозг «склеи­вает» из них общую картину. Процесс анализа и синте­за изображения протекает с такой скоростью, что мы не осознаем и не замечаем все этапы, из которых скла­дывается наш зрительный акт.

Больному трудно решить, какая деталь предмета яв­ляется его важнейшим признаком. Зато искаженные, ка­рикатурно нарисованные предметы, придание им необыч­ного положения не вызывают при опознании особых за­труднений. Больного ничуть не смущает, что труба, как ствол боевого орудия, торчит сбоку от стены дома, окна оказались на крыше, а входная дверь — на уровне тре­тьего этажа, важно, чтобы труба, окна и двери были, а на остальную несуразицу он не обращает внимания. Дом, перевернутый крышей вниз, больной не спутает с рассекающим волны пароходом, так как будет просто вести перечень его деталей, совершенно не вдаваясь в вопрос об их расположении и в прочие особенности изоб­ражения.

Нарушение функций левого полушария не мешает распознавать цвета, их насыщенность, яркость. Обычно это делается точнее, чем в норме, когда левое полуша­рие немного придерживает усердие своего правого со­брата, мешая ему полностью использовать свои возмож­ности. Зато назвать цвет больные часто не в состоянии. Они не могут и из набора цветных карточек выбрать названные цвета. Если с названиями основных цветов испытуемые иногда справляются, то промежуточные цве­та назвать все же не могут. Испытуемый не скажет, что предмет ярко-красный или светло-зеленый. С тонкостью оценки цвета по светлоте и яркости без участия левого полушария справиться трудно. Перестают употребляться названия по цвету знакомых предметов. От испытуемых теперь не услышишь таких названий, как «огуречный», «кирпичный». В общем, цветоощущение нормальное, но трудно правильно обозначить воспринятое, так как стра­дает логический механизм речевого кодирования цвето­вых ощущений.

Образное восприятие мира и образное мышление, ко­торыми приходится оперировать испытуемому в период дефицита функций левого полушария, откладывают оп­ределенный отпечаток на решение логических задач. Ис­пытуемого после левостороннего шока просят рассорти­ровать четыре таблички. На каждой из них изображено всего одно число: 5 или 10 в арабском или римском начертании. Для человека в нормальном состоянии это трудно решаемая проблема, ведь их можно классифи­цировать двояким способом. При классификации по вне­шнему признаку — способу начертания в одной группе окажутся арабские цифры, а в другой — римские. Не менее логично ориентироваться на абстрактный признак, само число. Тогда в одной кучке окажутся пятерки, а в другой — десятки. Одним правым полушарием спра­виться с задачей оказывается проще. Испытуемые поль­зуются наглядной стороной и сортируют карточки, ори­ентируясь лишь на их начертание.

Испытуемый, несмотря на то что может пользовать­ся лишь одним полушарием, хорошо ориентирован в про­странстве и времени. Это не значит, что он назовет чис­ло, месяц и год или скажет, что находится в клинике Нейрохирургического института имени Бурденко. Па­мять на даты, названия больниц, улиц временно исче­зает вместе с утратой словесной памяти. Однако, опи­раясь на образную информацию от окружающей обста­новки, т. е. увидев белые халаты на людях, медицинские приборы, больной догадается, что находится в лечебном учреждении.

Образная память даст возможность самостоятельно найти свою палату, даже если путь к ней проходит че­рез несколько коридоров и лестниц. Заглянув в окно, испытуемый определит не только время года, но, воз­можно, и месяц, а также скажет, какое сейчас пример­но время дня.

Поскольку при нарушении функции левого полуша­рия словесная память резко угнетена, временно утрачивается и весь багаж знаний, годами накопленный чело­веком с помощью устного и письменного слова. Исто­рик перестает быть историком, врач оказывается не в состоянии ответить на самый простой медицинский во­прос, лингвист и математик полностью утрачивают весь свой научный багаж.

Мышление и речь связаны неразрывными узами. С утратой функций левого полушария, приводящих к рас­стройству речи, человек утрачивает и способность к аб­страктному мышлению. Причина и характер расстройст­ва мыслительных функций понятны и не вызывают не­доумений. Непонятно лишь, почему с утратой абстракт­ного мышления человек теряет и хорошее настроение. После левостороннего шока человек часто мрачнеет, су­тулится, плечи опускаются вниз, исчезает улыбка, во взгляде печаль и тоска, все положительное встречается с недоверием. Глубокий пессимизм — главный крите­рий в оценке любого события. Каким образом появле­ние отрицательных эмоций оказалось связанным с утра­той абстрактного мышления, пока остается не понятно. Безусловно, при нарушении функций левого полушария человек лишен возможности сформулировать философ­ское положение, что все в мире относительно, но это вряд ли что-нибудь объясняет.

Изучение распределения функций между большими полушариями головного мозга открыло исследователям удивительное явление. Оказалось, что человек как бы обладает двумя слуховыми системами и двумя форма­ми мышления. Одна слуховая система предназначена исключительно для анализа звуков речи, другая — глав­ным образом, для восприятия всех остальных звуков ок­ружающего нас мира. Первая у всех праворуких людей находится в височной коре левого полушария. Эта си­стема, а вместе с ней и абстрактное мышление утрачи­ваются в момент действия левостороннего электрошока. Места для второй звуковой системы в левом полушарии не нашлось. Неспособно оказалось оно и к образному мышлению, эти функции взяло на себя правое полуша­рие нашего мозга. Попробуем выяснить, что произойдет с человеком, если речевое полушарие на время лишится помощи своего «ленивого» собрата. Посмотрим, как из­менится его речь, мышление, настроение.

• ← Закореніла нерівність
• Мовчазний помічник →