For the sake of viewer convenience, the content is shown below in the alternative language. You may click the link to switch the active language.

1. ВОЛЬТОВ СТОЛБ

На пороге XIX века два итальянских ученых — Луиджи Гальвани и Алессандро Вольта — сделали очень важное открытие: они обнаружили, что электричество может течь — непрерывно и долго кружить по замкнутой цепи.

Гальвани первый наблюдал это явление, а правильное объяснение его было найдено Вольта. Вольта построил и первый аппарат для получения электрического тока. Это произошло в последний год XVIII вело. И с того мо­мента началась новая эпоха в истории науки и техники.

Аппарат Вольта был необычайно прост.

Кружок металлического цинка накладывался на кру­жок из серебра или меди, хотя бы на обыкновенную монету. Затем на металлические кружки накладывался кружок из картона, из кожи или сукна, пропитанный соленой водой. На этот кружок опять накладывался сере­бряный, на него скова цинк, а потом еще раз сырая ко­жа. Так повторялось десять, двадцать, тридцать раз под­ряд — серебро, цинк, влажная кожа.

Получался столб — «вольтов столб», как его потом на­звали.

И это бесхитростное нагромождение металлических и неметаллических кружков давало электричество непре­рывно и безотказно.

Столб Вольта можно было построить и по-другому — положив его как бы набок. Десяток, два или любое дру­гое количество стеклянных банок, наполненных соленой водой или разбавленной кислотой, устанавливались под­ряд одна за другой. В каждую банку опускали с одного края медную пластинку, с другого — цинковую. И всю эту батарею банок превращали в одно целое тем, что медную пластинку каждой банки соединяли с цинковой пластинкой соседней банки.

Такая батарея занимала гораздо больше места, чем столб из кружочков, зато действие ее было гораздо сильнее.

Каждый без труда мог построить себе подобный аппа­рат и проверить действие новой силы, открытой Гальвани и Вольта. И сразу же выяснилось, что с помощью электрического тока удается совершать необычайные вещи.

Во-первых, ток разлагал воду.

Как только замыкалась гальваническая цепь, вода на­чинала быстро распадаться на свои составные части. С одного конца выделялся горючий газ — уже знакомый нам водород. С другого вздымался вверх маленькими пузырьками не менее знакомый нам кислород — «огнен­ный воздух» Шееле.

Кроме того, оказалось, что когда через обыкновенную воду проходит ток, то в ней неизвестно откуда появля­ются у одной пластины кислота, у другой — едкая ще­лочь. Стало быть, ток не только расщепляет воду на кислород и водород, из которых она составлена, — он извлекает из нее и такие вещества, которых в ней ни­когда еще не находили.

Некоторое время спустя было сделано новое откры­тие: ток от вольтова столба изгонял металлы из раство­ров их солей.

Если в воде растворяли, например, синие кристаллы медного купороса и через этот раствор пропускали ток, то одна из пластин начинала быстро покрываться ровным слоем чистейшей красной меди. Так же легко выделялись из жидких растворов серебро, золото и другие металлы.

Вольтов столб, созданный физиком, неожиданно ока­зался острым оружием в руках химиков. Без огня и пла­мени, бесшумно и аккуратно электрический ток вызывал самые удивительные химические превращения.

Редакции научных журналов не успевали печатать бес­численные сообщения о все новых и новых «электриче­ских» экспериментах. Как золотоискатели стекаются со всех сторон ко вновь открытым богатым россыпям, так тянулись теперь ученые к вольтову столбу, ожидая от него нескончаемого потока чудес.

Среди этой многочисленной плеяды первых электро­химиков скоро громче всех прозвучало имя юного ан­глийского исследователя Хэмфри Дэви.

2. ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ ХЭМФРИ ДЭВИ

В тот год, когда профессор Гальвани впервые изве­стил мир о своем открытии, Хэмфри Дэви был еще рез­вым, озорным мальчишкой.

К школьной науке он большой любви не питал. За равнодушие к латыни, за шалости и просто так учителя то и дело драли его за уши. И он предпочитал поэтому сидеть с удочкой у реки или бродить по лесу в поисках дичи, чем зубрить древних римских поэтов.

— А, Хэмфри! — говорил его учитель, священник Коритон, пренебрежительно махая рукой. — Этот не будет хватать звезд с неба.

Городок Пензэнс, где родился и провел свое детство Хэмфри, был настоящим медвежьим углом. От больших городов Англии Пензэнс был отрезан бездорожьем, и путешествие из него в Лондон представляло большие трудности, чем в наше время поездка из Европы в Абис­синию. Ездили большей частью верхом; обыкновенная карета была в этом городе не меньшей диковиной, чем верблюд на улицах Лондона.

Вести о событиях в широком мире проникали туда изредка и с огромным опозданием, да ими мало кто здесь интересовался.

Драки и охота, петушиные бои и основательная вы­пивка — таковы были главные «развлечения» жителей Пензэнса. Что же здесь могло возбудить у ребенка инте­рес к пауке? Меньше всего это мог сделать, конечно, «преподобный» Коритон со своей латынью.

До шестнадцати лет Хэмфри был порядочным сорван­цом. Среди молодежи своего города он славился больше всего тем, что умел хорошо сочинять стихи и неплохо стрелял дичь, в остальном он был, как все, — малообра­зованный ветреный юнец.

Жизнь Дэви сразу изменилась, когда умер его отец, бывший резчиком по дереву. Как старший сын в осиро­тевшей семье, молодой Хэмфри впервые почувствовал большую ответственность. Много, правда, он для семьи сделать не мог: ни стихи, ни скверная латынь, ни удочки не могли быть полезными, когда семье требовался корми­лец.

Он поступил в ученики к местному лекарю Борлазу.

Это был, подобно многим другим врачам того време­ни, врач практический. Специальным наукам Борлаз не учился; он овладел искусством исцелять людей испод­воль, с годами. Сначала он приглядывался к тому, как работал его учитель и хозяин, помогал ему во всем, а по­том стал самостоятельно практиковаться на его пациен­тах. Теперь такой же путь должен был проделать Хэм­фри Дэви. Никто не видел тогда ничего зазорного в том, что люди обучались медицине так же, как умению шить сапоги или ковать лошадей.

Борлаз был одновременно и аптекарем: он лечил ле­карствами собственного изготовления. И юный Дэви с первых же дней своего ученичества должен был толочь всякие порошки, растворять соли и разные специи, пере­гонять масла и кислоты. В аптечке Борлаза он и столк­нулся впервые с химией.

Повторилась та же история, что у шведа Карла Шее­ле. От изготовления пилюль и микстур Хэмфри перешел к сложнейшим химическим опытам, и скоро он по-насто­ящему увлекся этим новым делом. Стихи и удочки не были заброшены совершенно, но оказались на втором плане.

По ночам семья Борлаза теперь вскакивала иногда с постелей в великом испуге, разбуженная грохотом взры­ва: это неистовый ученик лекаря овладевал тайнами хи­мической науки.

Хэмфри теперь только понял, что он, в сущности, со­вершеннейший неуч, и с большим рвением принялся на­верстывать упущенное. Для начала он наметил себе та­кую программу самообразования: изучить не меньше семи языков — живых и мертвых — и проштудировать десятка два различных наук — от анатомии до философии.

Трудно, конечно, назвать такую программу скромной для шестнадцатилетнего малого, Но Дэви проявил неожи­данные качества: он схватывал все на лету. Толстые тома он проглатывал легко, словно забавный анекдот. Его друзья поражались тому, как прекрасно Дэви усваивал содержание книг, хотя он, казалось, только успевал их бегло перелистать.

Прошел какой-нибудь год-два, и прежний учитель Дэ­ви вынужден был признать, что жестоко ошибся в озор­ном своем ученике. Самые образованные жители Пензэн­са и окрестностей с восторгом отзывались теперь о зна­ниях Дэви и об его остроумных экспериментах.

Слава о нем скоро распространилась и за пределами Пензэнса. В 1798 году двадцатилетний Дэви получил предложение переехать в Бристоль для работы в «Пнев­матическом институте», где некий профессор Беддоус пы­тался лечить больных с помощью азота, водорода, кис­лорода и других недавно открытых газов. Здесь Дэви провел много интересных исследований. Он открыл «ве­селящий газ» — газ, который возбуждал и опьянял, как вино, и это прославило его на всю Англию.

В один прекрасный день Дэви принесли письмо из Лондона: Королевский научный институт приглашал его на работу.

Этот институт назывался «королевским» вовсе не по­тому, что король Англии стоял во главе его или прини­мал какое бы то ни было участие в его работе. Король не имел к нему почти никакого отношения. Он даже не давал институту ни гроша денег. Кружок частных лиц — благотворителей — содержал его на подачки богачей и на свои собственные средства. Но король «милостиво» разрешил считать себя в числе основателей этого научно­го учреждения, и поэтому институт именовали «королев­ским?. Для юного Дэви приглашение столичного инсти­тута было, конечно, очень лестным. И он поспешил отве­тить согласием.

16 февраля 1801 года заседал совет попечителей Ко­ролевского института, и в протоколе было записано:

«Принять на службу в Королевский институт мистера Хэмфри Дэви в качестве помощника профессора по хи­мии, директора лаборатории и помощника редактора журнала института. Разрешить ему занять комнату в до­ме института, снабжать его углем для камина и свечами и платить жалованье — сто гиней в год».

3. В ИНСТИТУТЕ НА АЛБЕМАРЛИ-СТРИТ

Бездельники, которые составляли так называемое «высшее общество» Лондона, вдруг нашли для себя но­вый, модный способ времяпрепровождения: посещение лекций по химии в Королевском институте.

Тогда между Англией и Францией шла война; доступ на материк, в веселый Париж, был закрыт. Куда было деваться богатым людям, ищущим забавы?

В это время разнесся слух о том, что в институте на улице Албемарли появился профессор, который читает совершенно необыкновенные лекции. Легкомысленные модницы и солидные джентльмены, умиравшие от скуки в гостиных и клубах, немедленно приобрели билеты на очередную лекцию.

Химия! Такого «развлечения» не знал еще до сих пор светский Лондон.

Первое, что бросалось в глаза посетителям лекционно­го зала на Албемарли-стрит, был большой стол, весь уставленный приборами. Опытный глаз сразу обнару­жил бы между ними высокие вольтовы столбы, от кото­рых спиралями уходили во все стороны провода.

В назначенный час открывалась дверь и на кафедре появлялся профессор. Тотчас же дамы подносили к гла­зам лорнеты, а мужчины вытягивали шеи.

Хрупкий двадцатидвухлетний юнец стоял перед ними. У него была небольшая голова, каштановые волосы, жи­вое, выразительное лицо смышленого подростка.

— Как он молод! — шептали в зале.

Это был профессор Хэмфри Дэви, сын резчика по де­реву, тот самый Хэмфри, который всего шесть лет тому назад бегал по улицам Пензэнса с рыболовными крючка­ми и червями в карманах. Теперь он читал лекции для самой «изысканной» лондонской публики.

Подвижный и нервный, Дэви перебегал от одного прибора к другому. Он замыкал гальванические цепи, размыкал их, демонстрировал, как внезапно краснеет си­няя лакмусовая краска от появления кислот у пластин электрической батареи, как на глазах распадаются одни вещества и появляются другие. Сухие теории в его изло­жении приобретали вдруг наглядность и простоту. Он говорил с пафосом, красноречиво, и временами казалось, что на кафедре стоит не ученый, а поэт, декламирующий свои стихи.

Редкий проповедник, редкий политический оратор го­ворил так горячо, убедительно и страстно, как говорил химик Дэви о своей науке и своих экспериментах.

Его лекции имели грандиозный успех; зал всегда бы­вал переполнен. С кафедры его провожали громом апло­дисментов, а дамы подносили ему цветы и тайком писали восторженные письма, словно прославленному тенору.

Его наперебой приглашали в богатые дома. И Дэви не отказывался. Он оттирал следы химических реактивов с рук, надевал вечерний костюм и мчался на званый обед или на бал. Замечательный экспериментатор, умница и пламенный поэт науки, он слишком много вертелся в го­стиных, зря растрачивая драгоценное время.

Но талант и молодость все превозмогают: Дэви уму­дрялся и в немногие часы работы сделать многое.

Над чем же он работал в лаборатории Королевского института?

Попечители института навязывали ему самые неожи­данные задания. В первый же год они предложили Дэви прочесть для специалистов кожевенного дела курс лек­ций по химии дубления кож.

— Помилуйте! — взмолился Дэви. — Я никогда и на кожевенном заводе-то не был.

— Ничего, — отвечали попечители, — зато вы хорошо знаете химию.

Нечего делать, пришлось заняться дублением кож. Он умел так быстро разбираться во всяком новом де­ле и так легко увлекался любой работой, что в короткое время добился и тут больших успехов. Он обнаружил, что кожу можно хорошо дубить особым древесным соком «катеху», и научил кожевенников применять у себя на за­водах это вещество.

А попечители скоро придумали для него новое заня­тие — определять состав различных минералов, которые коллекционировались в институте.

Пришлось Дэви анализировать минералы.

Потом его заставили заняться агрохимией — химией земледелия. И он стал посещать помещичьи имения и крестьянские фермы. Он копался в черноземе и суглин­ках, изучал навоз и толковал со стариками об урожаях.

Но все это он делал больше поневоле, чем по своей охоте. Был у него другой, любимый конек — электрохи­мия, для которой он всегда умел выкроить время.

Еще в Бристоле, в Пневматическом институте, Дэви смастерил себе вольтов столб и много с ним эксперимен­тировал. А теперь, когда он получил в свои руки лабора­торию Королевского института, Дэви стал сооружать электрические батареи, одну мощнее другой; в некото­рых бывало до сотни и даже больше пар пластин.

Дэви провел множество опытов, пытаясь разобраться в тех химических превращениях, которые вызывал элек­трический ток.

Откуда появлялись кислоты и щелочи в обыкновен­ной воде, когда через нее проходил ток? Вот что его первое время интересовало больше всего.

Шаг за шагом ему удалось выяснить, в чем тут дело.

Те, которые думали, будто ток создает кислоты и ще­лочи из ничего, ошибались. Из стекла сосудов, из ни­чтожных примесей, которые содержались в металле пла­стин, — отовсюду под действием электрического тока не­заметно извлекались посторонние вещества. Разлагаясь, они собирались в виде кислот и щелочей у опущенных в. воду пластин, по которым шел ток.

Так утверждал Дэви.

Он сделал опыт. Чистую, дистиллированную, воду Дэ­ви налил в сосуд из чистого золота, к которому был под­веден ток. Этот прибор он поместил под стеклянный кол­пак и насосом откачал изнутри весь воздух.

Тут уж никаких примесей заведомо не могло быть.

Включили ток. Тотчас же в воде показались пузырьки водорода и кислорода, но никаких кислот и щелочей в ней не появлялось.

Обо всем этом Дэви доложил 20 ноября 1806 года Ко­ролевскому научному обществу (это общество в Англии играет примерно такую же роль, как в других странах академии наук).

Доклад назывался Бэйкеровским и вот почему. Некий Бэйкер, торговец старинными вещами и любитель естест­венных наук, умирая, завещал Королевскому обществу сто фунтов стерлингов, около тысячи золотых рублей на наши деньги. Эту сумму Бэйкер положил в банк с усло­вием, чтобы проценты с нее ежегодно уплачивались то­му, кто прочтет в Королевском обществе доклад о каких-нибудь выдающихся открытиях, доклад имени Бэйкера.

Подобный обычай широко применяется и сейчас в буржуазных странах: жертвуя деньги для науки, иные тщеславные богачи пытаются купить себе бессмертную славу, которую они ничем другим заслужить не могут.

В начале XIX века чтение Бэйкеровского доклада счи­талось в Англии большой честью. В 1806 году Дэви впер­вые выступил с таким докладом. И это выступление было признано самым крупным научным событием после от­крытия Вольта.

Первый Бэйкеровский доклад Дэви произвел такое сильное впечатление на ученых, что даже в чужой, враж­дебной стране — во Франции — ему присудили золотую медаль и премию имени Вольта.

Но это было еще только начало.

Ровно год спустя Дэви снова предстал с докладом пе­ред Королевским обществом. На этот раз почтенным ака­демикам пришлось услышать действительно невероятные вещи.

Оказалось, что он открыл новые химические элемен­ты! И какие элементы!

4. ЕДКОЕ КАЛИ И ЕДКИЙ НАТР

Среди многочисленных веществ, которыми химики с давних времен пользовались в своих лабораториях, по­четное место всегда занимали едкие щелочи — едкое ка­ли и едкий натр.

Сотни различных химических реакций осуществляют­ся в лабораториях, на заводах и в быту при участии ще­лочей. С помощью едких кали и натра можно, например, сделать растворимыми большинство нерастворимых ве­ществ, а самые сильные кислоты и удушливые пары можно благодаря щелочам лишить всей их жгучести и ядови­тости.

Едкие щелочи очень своеобразные вещества. На вид это беловатые, довольно твердые камни, ничем как будто не примечательные.

Но попробуйте взять едкое кали или натр и зажать его в руке. Вы почувствуете легкое жжение, почти как от прикосновения к крапиве. Долго держать в руке едкие щелочи было бы нестерпимо больно: они могут разъесть кожу и мясо до кости.

Вот почему их называют «едкими», в отличие от дру­гих, менее «злых» щелочей — всем известных соды и по­таша. Из соды и поташа, кстати сказать, почти всегда и получались едкие натр и кали.

У едких щелочей сильнейшее влечение к воде. Оставь­те кусок совершенно сухого едкого кали или натра на воздухе. Через короткое время на его поверхности неиз­вестно откуда появится жидкость, потом он весь станет мокрым и рыхлым и под конец расползется бесформенной массой, как кисель.

Это из воздуха щелочь притягивает к себе пары во­ды и образует с влагой густой раствор.

Кому впервые приходится погрузить пальцы в рас­твор едкой щелочи, тот с удивлением заявляет: — Как мыло!

И это совершенно правильно. Щелочь — скользкая, как мыло. Больше того: мыло потому и «мыльно» наощупь, что его изготовляют с помощью щелочей. Раствор едкой щелочи и на вкус напоминает мыло.

Но химик узнает едкую щелочь не по вкусу, а по то­му, как это вещество ведет себя с краской лакмус и с кислотами.

Бумажка, пропитанная синей краской лакмус, мгновен­но краснеет, когда ее опускают в кислоту; а если этой покрасневшей бумажкой дотронуться до щелочи, то она тотчас же опять становится синей.

Едкая щелочь и кислота не могут мирно существо­вать рядом ни одной секунды.

Они тотчас же вступают в бурную реакцию, шипя и разогреваясь, и уничтожают друг друга до тех пор, пока в растворе не останется ни крупинки щелочи или ни кап­ли кислоты.

Только тогда наступает успокоение. Щелочь и кисло­та «нейтрализовали» друг друга, говорят в таких случаях. От соединения их между собой получается «нейтраль­ная» соль — ни кислая, ни едкая.

Так, например, от соединения жгучей соляной кисло­ты с едким натром получается обыкновеннейшая поварен­ная соль.

Для химика времен Дэви, как и для современного хи­мика, едкие щелочи были наиболее употребительными ре­активами. С ними в первую очередь знакомился всякий начинающий лаборант, и затем уже редкий день он мог обходиться без них.

Считалось, что едкие щелочи — простые, неразложи­мые тела. Они могли вступать в соединения с самыми различными веществами, но расщепить их на еще более простые вещества, казалось, невозможно было никакими силами. Поэтому их принимали за элементы вместе с ме­таллами, серой, фосфором и вновь открытыми газами — кислородом, водородом и азотом.

На этих-то веществах, отлично известных каждому тогдашнему химику, Хэмфри Дэви решил испробовать разлагающее действие электрического тока.

5. СЕКРЕТ ЛИЛОВОГО ПЛАМЕНИ

Он пришел к этой мысли сразу же, когда увидел, как легко разлагает ток химические тела, даже те ничтожные примеси, которые случайно находились в гальванической батарее.

«Может быть, — подумал Дэви, — и многие из тех ве­ществ, которые мы принимаем за неразложимые элемен­ты, не устоят перед электрическим током».

Он стал критически изучать и сравнивать свойства серы, фосфора, углерода, щелочей, магнезии, извести, гли­нозема. Элементы это или не элементы? А если не эле­менты, то какие неведомые вещества они в себе содер­жат?

Любопытнейшая загадка, над раскрытием которой стоило поработать!

По многим соображениям Дэви решил начать с едких щелочей. Некоторыми своими химическими свойствами они напоминали тела заведомо сложного состава. А раз так, рассуждал Дэви, то, может быть, и щелочи — веще­ства сложные. Недаром великий Лавуазье высказывал по­добное предположение. Правда, доказать его Лавуазье не мог, и другие химики в этом с ним не соглашались, но если у такого проницательного ученого, как Лавуазье, щелочи были на подозрении, то имело смысл начать именно с них.

Прежде всего Дэви попытался разложить едкое кали, растворив его предварительно в воде.

Он велел своему помощнику и кузену, Эдмунду, со­брать и соединить вместе все электрические аппараты, какие имелись в Королевском институте. Получилась весьма внушительная батарея: 24 больших аппарата с квадратными пластинами из цинка и меди шириной в целый фут, 100 аппаратов с пластинами шириной в пол­фута и 150 аппаратов с пластинами шириной в 4 дюйма (английский фут равен примерно 30 сантиметрам; в фу­те 12 дюймов). Батарея давала сильнейший ток, и Дэви надеялся, что едкое кали не выдержит его воздействия и распадется на составные части.

В стеклянный сосуд был налит бесцветный, прозрач­ный раствор щелочи, затем туда опустили две проволо­ки, соединенные с гальванической батареей.

Как только ток пошел через раствор, у обеих прово­лок появились пузырьки газа. Скоро раствор забурлил, стал разогреваться, и пузырьки все быстрее и быстрее вырывались из жидкости в воздух.

— Это вода разлагается на водород и кислород, — разочарованно сказал Дэви. — Посмотрим, что будет дальше.

Но дальше было все то же. Ток разлагал воду, в ко­торой растворили щелочь, а само едкое кали оставалось нетронутым.

Дэви, однако, не принадлежал к числу тех, кто отсту­пает перед препятствиями.

«Хорошо, — решил он, — если вода мешает, попробу­ем обойтись без нее».

Вместо водного раствора он решил взять расплавлен­ную безводную щелочь.

В ложку из платины было насыпано сухое едкое ка­ли. Под нее подставили спиртовую лампу и мехами под­дували в пламя заранее запасенный чистый кислород. С кислородом пламя горело очень ярко, и в каких-нибудь три минуты едкое кали растеклось в ложке огненной жи­жей.

Тотчас же к ложке поднесли один конец от гальвани­ческой цепи, а другой конец Дэви стал опускать в раска­ленную щелочь сверху.

Едкая жидкость слегка дымилась и выбрасывала ко­лючие огненные брызги. Но Дэви в волнении не чувство­вал боли.

«Разложится или не разложится? — думал он, поднося платиновую проволоку к поверхности расплавленной ще­лочи. — Воды теперь нет. В ложке одно только едкое ка­ли. Если оно не элемент, то это сейчас же обнаружится… А может быть, ток вообще не пойдет через расплавлен­ную щелочь?»

Но напрасно он опасался. Ток пошел!

— Алло! — закричал Дэви не своим голосом. — Иди­те-ка сюда, Эдмунд! Бьюсь об заклад: щелочь разла­гается.

Защищая рукой глаза от брызг, ассистент придвинул­ся к прибору. А сам Дэви чуть ли не носом уткнулся в самую ложку.

Под действием тока в расплавленном едком кали про­исходили явные перемены. В том месте, где платиновая проволочка коснулась щелочи, вырос тонкий язычок не­обыкновенно красивого розовато-лилового пламени. И по­куда цепь оставалась неразомкнутой, пламя продолжало гореть; когда же ток выключили, оно моментально ис­чезло.

Ассистент в недоумении посмотрел на своего профес­сора.

— Что это означает?

— Это означает, дорогой Эдмунд, что мы с вами раз­венчали мнимый элемент, — уверенно заявил Дэви.— Ток выделил из щелочи какое-то неизвестное вещество, кото­рое входит в ее состав. Оно-то и сгорало у проволоки лиловым пламенем. Другого объяснения не может быть. Но что это за вещество и как его уловить, я еще сам не знаю.

Да, уловить таинственное вещество казалось делом не­легким.

Существовало ли оно вообще? Не придавал ли Дэви чересчур много значения этому лиловому огоньку у пла­тиновой проволоки?

Менее пылкий экспериментатор, чем Дэви, Луиджи Гальвани однажды высказал мудрую мысль: «Исследова­тель часто видит во время опыта не то, что есть на самом деле, а то, что ему хотелось бы увидеть».

Может быть, Дэви видел в ложке расплавленной ще­лочи только то, что ему очень хотелось видеть?.

Он несколько раз повторял опыт, и каждый раз неиз­менно появлялось лиловое пламя, если только верхняя проволочка была присоединена к отрицательному полюсу батареи, а платиновая ложка — к положительному полю­су. Когда же он менял проволоки, то пламени не было, но появлялись другие признаки разложения щелочи: пузырьки какого-то газа поднимались со дна ложки и, вырываясь на воздух, воспламенялись один за другим. Вероятно, это был водород. Что касается неизвестного вещества, сгоравшего лиловым пламенем, то оно во всех случаях оставалось неуловимым.

6. «ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ!»

В одно туманное октябрьское утро Дэви, едва позав­тракав, спустился из. своей комнаты в лабораторию.

Сегодня предстояла еще одна попытка.

В первый раз ему не удалось разложить щелочь из-за воды.

Во второй раз виной была, может быть, чрезмерно высокая температура щелочи, расплавленной и раскален­ной докрасна.

Значит, надо было постараться выделить неизвестное вещество из безводной щелочи, но без огня — чтобы оно не сгорало в самый момент появления своего на свет. То­гда это вещество неизбежно окажется в руках экспери­ментатора.

Но как же расплавить едкое кали без огня? Не попро­бовать ли пустить ток через твердую щелочь на холоду?

С таким намерением Дэви и входил в лабораторию в то памятное октябрьское утро.

Накануне он поздно вернулся с какого-то аристокра­тического бала, спал всего часа три и поэтому чувствовал себя сейчас прескверно. Но как только он принялся за дело, дурное настроение его улетучилось, и он с обыч­ным рвением и подъемом налаживал эксперимент. Скоро на помощь ему явился Эдмунд.

Вся задача теперь заключалась в том, чтобы заставить ток пойти через твердую щелочь на холоду. Дэви знал, что едкое кали в сухом виде — изолятор, подобно стеклу или фосфору, и электричества через себя не пропускает. Поэтому он пробовал намочить щелочь водой, но тогда ток просто-напросто разлагал воду, а до щелочи и не до­бирался.

Несколько часов подряд Дэви бился с этим упорным веществом, но ничего не получалось. Если он оберегал щелочь от воды, ток не мог через него пробиться, хотя батарея и работала в полную силу. Однако и с мокрой щелочью тоже ничего хорошего не получалось.

Но Дэви не сдавался. Он забыл обо всем на свете. Он видел только белый брусок едкого кали, который торчал у него перед глазами — неразложимый, стойкий против всех и всего.

«Во что бы то ни стало я должен разложить эту ще­лочь!»

Десятки новых проектов возникали у него в голове, но все они были слишком сложны и имели слишком мало шансов на успех.

«Нет, надо во что бы то ни стало заставить ток пойти через твердую щелочь», решил он.

— Ну-ка, Эдмунд, давайте попытаемся еще раз, — ска­зал Дэви. — Достаньте еще один кусок щелочи.

Еще один кусок абсолютно сухой щелочи был извле­чен из банки. Но, прежде чем положить едкое кали на лист из платины, соединенный с отрицательным полюсом батареи, Дэви подержал его с минуту — только мину­ту! — на воздухе.

— Попробуем на этот раз дать ему притянуть только чуть-чуть влаги из воздуха. Может быть, этого как раз хватит, чтобы сделать твердую щелочь проводником эле­ктричества, — размышлял он вслух. — И в то же время такого ничтожного количества воды, вероятно, будет слишком мало, чтобы помешать току разложить щелочь.

Это была остроумная идея!

Сухое едкое кали не годилось.

Влажное тоже не годилось.

И он решил сделать щелочь ни сухой, ни влажной!

Кусок едкого кали успел покрыться только еле замет­ной пленкой влаги, когда его уже положили на платину. Дэви прикоснулся к нему сверху платиновой проволокой, замкнув через него цепь.

Ток пошел.

Тотчас же твердая щелочь начала плавиться сверху и снизу.

Дэви побледнел. Он стоял над прибором, едва смея дышать. Щелочь плавилась в том месте, где она соприка­салась с металлом, и тихо шипела.

Секунды казались веками.

Внезапно громкий треск, нечто вроде небольшого взрыва, раздался над плавящейся щелочью.

Дэви сильно толкнул локтем своего ассистента и на­гнулся над прибором.

— Эдмунд… Эдмунд… — пробормотал он. — Смотрите, Эдмунд!

Наверху плавящаяся щелочь начинала бурлить все сильнее и сильнее, внизу же, на листе платины, появля­лись из расплавленной щелочи маленькие, крохотные, ни­чтожные шарики.

Они походили на шарики ртути — такие же подвиж­ные, с серебристым блеском, но вели себя совсем иначе, чем ртуть. Некоторые из них, едва возникнув, лопались с громом и исчезали, вспыхнув красивым лиловым пла­менем; другие, уцелев, быстро тускнели на воздухе и покрывались белым налетом.

Оказывается, в состав едкого кали входил какой-то металл! И никто до сих пор не знал о его существова­нии…

Как безумный, сорвался Дэви с места и в восторге за­плясал по лаборатории. Что-то свалилось с полки, пустая реторта стукнулась о железный треног и со звоном раз­билась вдребезги. Служитель, наполнявший в углу бу­тыль дистиллированной водой, с сифоном в руке испу­ганно кинулся было вон из лаборатории.

— Гип, гип! — кричал Дэви.— Браво! Молодец, Хэм­фри! Ты его все-таки доконал!

Он обхватил своего двоюродного брата за плечи, по­тряс и стал оттаскивать его от стола.

— Разомкните цепь, Эдмунд, — кричал он, — прекра­тите этот фейерверк. Мы уже своего добились. Понимае­те ли вы как следует, что нам удалось сделать?

— Отлично понимаю, Хэмфри. Поздравляю от всей души!

Дэви долго не мог успокоиться: он был опьянен по­бедой.

— Это еще только начало, — говорил он своим по­мощникам. — Очередь теперь за другими элементами. Пе­ред гальваническим током ничто не устоит. Мы поставим всю химию дыбом!

Но сегодня нечего было и думать о том, чтобы про­должать опыты: от радости Дэви был совершенно невме­няем.

Немного успокоившись, он уселся за стол и раскрыл лабораторную книгу. Страшно брызгая чернилами и ло­мая перья, Дэви подробно записал все события этого дня. Затем он наскоро вымыл руки и, громко распевая, по­мчался из лаборатории.

Но в дверях Дэви вдруг остановился, как будто вспо­мнив о чем-то, и вернулся к своему столу. Он снова рас­крыл книгу и на полях, напротив того места, где были изложены результаты последнего опыта, написал жирны­ми крупными буквами:

«Великолепный эксперимент!»

7. МЕТАЛЛ, КОТОРЫЙ В ВОДЕ НЕ ТОНЕТ И НА ЛЬДУ ГОРИТ

Никто не может осудить Дэви за то, что он вел себя в тот день, как восторженный мальчишка.

В течение многих месяцев он мечтал о разложении ед­кой щелочи, десятки раз терпел неудачи, и вдруг смелая его затея — разложить то, что считалось неразложи­мым,— увенчалась полным успехом.

Он вычеркнул едкое кали из списка элементов и по­ставил на его место новый, неизвестный до того дня, на­стоящий элемент, который он назвал лотассиум (англича­не называют едкое кали едким поташом).

Дэви всегда был порывист и быстр в работе. А теперь он развил прямо-таки неистовую энергию: ему не терпе­лось поскорее собрать побольше нового вещества, чтобы досконально его изучить.

Но это было не так-то просто: потассиум оказался веществом с необычайными свойствами.

Во-первых, он упорно «не желал» оставаться в чистом, «первобытном» своем состоянии. Едва возникнув, этот металл уже стремился снова исчезнуть, соединиться с дру­гими веществами. И Дэви пришлось порядком повозить­ся, прежде чем он научился сохранять его в неизменном виде в течение многих дней.

Если лотассиум не сгорал со взрывом в момент появ­ления своего из плавящейся щелочи, он все равно быстро изменялся на воздухе. В течение нескольких минут, пря­мо на глазах, он терял блеск, тускнел и покрывался бе­лой коркой. Соскабливать ее не имело смысла: оголенный металл тут же покрывался новой пленкой.

Пленка быстро увлажнялась и рыхлела. Проходило некоторое время, и от куска серебристого металла оста­вался лишь бесформенный сероватый кисель.

Стоило дотронуться до него пальцем, как сразу обна­руживалось, что это старый знакомый — едкое кали: на ощупь он напоминал мыло, а красная лакмусовая бумаж­ка мгновенно окрашивалась им в синий цвет.

Ясно, что означало это превращение: потассиум с жад­ностью поглощал из воздуха кислород и водяные пары, чтобы вновь вернуться в свое исходное состояние и опять стать щелочью.

Дэви попробовал бросить потассиум в воду. Казалось бы, металл, брошенный в воду, должен был немедленно упасть на дно и спокойно лежать там. Так, по крайней мере, вели себя все старые металлы, которые были изве­стны Дэви.

Но с потассиумом произошло совершенно иное.

Тонуть он не стал. С громким шипением этот металл забегал по поверхности воды. Затем раздался оглуши­тельный взрыв, и над потассиумом вспыхнуло лиловое пламя. Так он и носился по воде с огнем и треском, все уменьшаясь и уменьшаясь, покуда весь не превратился в едкую щелочь, тут же исчезнувшую в растворе.

Куда бы Дэви ни помещал этот «буйный» элемент, он обязательно учинял шум, гром и огонь. А если с виду встреча его с другими веществами и проходила мирно, то все равно дело кончалось тем, что он постепенно вы­теснял другие элементы из их соединений и сам стано­вился на их место.

В кислотах он воспламенялся, стекло разъедал.

В чистом кислороде он вспыхивал с такой силой и го­рел таким ослепительным белым пламенем, что на него невозможно было смотреть.

В спирту и эфире он находил малейшие следы воды и немедленно ее разлагал.

Со всеми металлами он легко и охотно сплавлялся.

С серой и фосфором соединялся, воспламеняясь огнем.

Даже на льду он загорался и, продырявив его, успо­каивался только тогда, когда превращался в щелочь.

Что было Дэви делать с этим неугомонным элемен­том? Куда девать? Где и как сохранять?

Он уже терял надежду найти вообще какое-нибудь вещество, которое могло устоять перед потассиумом. Но, к счастью, такое вещество все же отыскалось.

Это был керосин.

В чистом керосине потассиум вел себя смирно. Он был к нему, по-видимому, безразличен и лежал там совер­шенно спокойно.

Как только Дэви в этом убедился, он стал прятать куски потассиума в керосин тотчас же, как получал их из щелочи.

И сразу же стало легче работать. Можно было делать запасы и не бояться, что придется прервать тот или дру­гой опыт из-за нехватки потассиума.

Но теперь, когда удалось наконец набрать достаточное количество нового вещества, чтобы исследовать его свойства, Дэви стало мучить сомнение: настоящий ли ме­талл потассиум?

С одной стороны, это как будто было совершенно очевидно.

Ведь пока потассиум не успевал еще измениться на воздухе, он сиял великолепным металлическим блеском, как полированное серебро; кроме того, подобно всем ме­таллам, он хорошо пропускал через себя электрический ток и тепло и растворялся в жидкой ртути.

Но, с другой стороны, где же это видано, чтобы металл загорался от воды, а на воздухе ржавел в мгно­вение ока?

Кроме того, потассиум был мягок, как воск, и легко резался ножом. И он оказался так легок, что не всегда тонул даже в керосине, хотя керосин сам легче воды. Золото было тяжелее его больше чем в двадцать раз, ртуть тяжелее в шестнадцать раз, железо — в девять раз. Иное дерево и то уступало в легкости потассиуму.

Дэви все же решился в конце концов признать его металлом.

«Конечно, удивительно, что потассиум так легок, — думал он. — Но если угодно, то и железо по сравнению с золотом и платиной тоже очень легкий металл. А ртуть стоит на полдороге между ними: она легче платины, но тяжелее железа. Все дело в том, что мы привыкли к ста­рым металлам и ничего не знали о существовании новых. Со временем, наверно, будут открыты еще другие метал­лы, кроме потассиума, и тогда заполнится весь промежу­ток между ним и железом».

Впоследствии это предсказание Дэви полностью сбы­лось.

8. ШЕСТЬ ШТУРМОВЫХ НЕДЕЛЬ

19 ноября 1807 года должен был состояться очередной Бэйкеровский доклад в Королевском научном обществе. Конечно, и на сей раз Дэви предстояло выступить до­кладчиком. Кто мог оспорить у него эту честь? Какие другие научные работы могли затмить открытие потас­сиума?

Но к Бэйкеровскому докладу надо было хорошо под­готовиться. Надо было собрать много интересных фак­тов и наблюдений.

И Дэви стремился в немногие оставшиеся недели как можно полезнее изучить новое вещество, чтобы к докладу все было ясно до конца. Да ему и самому хотелось по­скорее узнать о потассиуме все, что возможно о нем знать.

Эти полтора месяца Дэви прожил как в бреду. Он всегда славился своей манерой вести несколько работ одновременно, то бросая одно, то хватаясь за другое, а теперь он и вовсе развил бешеную энергию.

Его ассистенты и лабораторные служители сбились с ног. В один и тот же день Дэви ставил сто опытов. Он метался от вытяжного шкафа к электрическим батареям, от воздушного насоса к столу — записывать результаты опыта. Он безжалостно бил лабораторную поруду и ломал аппаратуру. Взрывы потассиума так и чередовались в эти дни со звоном лопающихся колб и реторт.

Множество новых догадок непрерывно роилось в голове Дэви. Один проект появлялся за другим. И он тут же осуществлял каждый из них, не останавливаясь перед тем, чтобы разобрать ради этого приборы, ко­торые с трудом были сооружены только час тому назад.

Кругом был хаос, грязь, беспорядок. Лаборатория походила чуть ли не на конюшню. Зато к докладу Дэви было известно о потассиуме не меньше, чем об ином из старых элементов, над изучением которого бились десят­ки химиков в течение столетий.

За шесть недель Дэви создал целую новую отрасль химии. И он не ограничился одним только потассиу­мом!

Разложив едкое кали, Дэви тотчас же принялся за другую щелочь — за едкий натр. И этот был расщеплен электрическим током! Как и едкое кали, он оказался сложным веществом. И, как едкое кали, он состоял из кислорода, водорода и неизвестного до тех пор металла.

Этот второй металл был удивительно похож на потас­сиум. Он тоже был легок, хотя и чуть потяжелее потас­сиума. Он тоже имел серебристый блеск и без труда резался ножом, хотя и был чуть потверже потассиума. Он тоже быстро изменялся на воздухе, так же бегал с шипе­нием по воде, но пламени, правда, при этом не было. Он тоже оставался спокойным в керосине, с кислотами тоже воспламенялся, но пламя у него было не лиловое, как у потассиума, а густо-желтого цвета.

Одним словом, Дэви открыл для науки сразу два сходных элемента — элементы-близнецы. Они, правда, кое в чем отличались друг от друга, но сходства у них было гораздо больше, чем различий. Второй металл был немного менее активен, чем потассиум — вот и все.

Впрочем, и он обладал еще достаточной активностью для того, чтобы прожигать отверстия во льду.

Дэви назвал его содиум, так как он получил его из едкого натра, а едкий натр иначе называется каустиче­ской, то есть едкой, содой. Металлы, открытые Дэви, и по сей день называются в Англии потассиум и содиум, а у нас они известны под названиями калий и натрий.

Шесть недель Дэви экспериментировал не покладая рук. Работа подвигалась с невероятной быстротой.

Не думайте, однако, что он в эти дни сидел безвы­ходно в лаборатории.

Несмотря ни на что, светская жизнь продолжалась. Приглашения следовали за приглашениями — сегодня на бал, завтра на обед, послезавтра на то и на другое.

И Дэви, великий Дэви, у которого из головы теперь ни на секунду не выходили его удивительные металлы-близнецы, охотно являлся во все дома, куда его звали.

Так он разрывался на части между потассиумом, содиумом и аристократическими гостиными. Кроме того, он занимался и поэзией. И еще ему предложили обследо­вать тюрьмы. Там свирепствовал тиф, и Дэви должен был найти хорошее дезинфекционное средство, чтобы не дать болезни распространиться.

Он увидел там страшные погреба, клоповники, измож­денных арестантов. Эти люди были желтыми от спертого воздуха, дурной пищи и болезней. Чем им, собственно говоря, могла помочь химия? Ничем, разумеется. Но Дэви не отказывался и ездил, куда его приглашали.

Приближалось 19 ноября, день выступления в Коро­левском обществе. Дэви падал с ног. Он осунулся, глаза его ввалились, лицо стало бледным.

Но он не сдавался. Он засиживался в лаборатории до трех-четырех часов ночи. И рано утром снова был уже там — раньше всех. К вечеру он вспоминал, что должен быть на обеде у лорда Икс, и мчался туда сломя голову.

— Отчего это наш Дэви так растолстел? — спрашива­ли иногда его знакомые друг у друга.

— А сегодня он опять худ, вы заметили? — говорили они при следующем его посещении. — Что за чудесные превращения!

Секрет объяснялся просто. Он всегда так торопился, что ему приходилось выгадывать время на смене белья. Когда из лаборатории надо было ехать на бал, он не пе­реодевался, а натягивал свежее белье прямо на старое. На другой день он опять надевал новую рубашку. Так у него набиралось их с полдюжины, одна на другой. По­том он улучал момент, сразу снимал все и мигом худел, удивляя друзей и знакомых.

Впрочем, разговоры об этом, возможно, были только сплетней…

Наконец наступил день Бэйкеровского доклада.

Дэви выступил и рассказал обо всех бесчисленных экспериментах, которые были проделаны им за последнее время. В заключение он показал оба металла-близнеца в действии. Они бегали по воде, взрывались, взвивались фейерверком в воздух. И каждый мог убедиться в том, что это все же настоящие металлы, сияющие в керосине серебристым нежным блеском.

Члены Королевского общества были глубоко потря­сены.

Немедленно о новых открытиях Дэви заговорили газеты.

«Как! — изумлялись все, кто способен был изумлять­ся. — В обыкновенной соде, в обыкновенном поташе об­наружены такие невероятные металлы! Металлы, которые легче дерева, мягче воска, горючее угля. Что же это такое? Ведь этак, пожалуй, завтра начнут чуть ли не из нюхательного табака добывать электричеством золото, алмазы или еще чорт знает что!»

Могущество науки редко проявлялось так наглядно и убедительно, как в этот раз. И целый вихрь восторжен­ных похвал и приветствий обрушился на Дэви.

9. НЕОЖИДАННЫЙ ПЕРЕРЫВ

Между тем Дэви едва не поплатился жизнью за чрез­мерную пылкость в работе.

Еще за несколько дней перед докладом он почувство­вал себя плохо. Голова горела, ноги временами как-то странно слабели и становились словно пустыми. Неприят­ный озноб настигал его в самых неподходящих местах — в лаборатории у песочной бани, пышущей жаром, или в танцовальном зале во время кадрили, когда от духоты тускнело пламя свечей и люди обливались потом.

Все время ему было не по себе. Он чувствовал, как подкрадывается к нему болезнь, но упрямо пересиливал себя и продолжал работать, стиснув зубы.

«Еще умру раньше времени и не успею сообщить ми­ру о своих открытиях, — беспокоился он. — Потом высту­пит кто-нибудь другой, иностранец, и заявит, что это ему удалось разложить щелочь. Ну нет! Покуда у меня еще не совсем помутилось в голове и рука держит перо, я все запишу — все, до последней мелочи. Не придется мне выступить — все равно доклад будет написан, и его прочтет за меня кто-нибудь другой».

Но ему удалось еще самому прочитать доклад. Когда он выступал, его трясла лихорадка. Пунцовые пятна пылали у него на щеках. Руки слегка дрожали. Зато он говорил, как никогда.

Обессиленный, но счастливый, Дэви сходил с кафедры.

— Что с вами? — спросил его Эдмунд, видя, что он еле стоит на ногах.

— Я, кажется, подхватил тиф, — пробормотал Дэви. — Проклятая тюрьма!

А через четыре дня он окончательно свалился.

И сразу же болезнь приняла плохой оборот. Сильный жар истощал Дэви, и он бредил не переставая. В иные дни казалось, что положение его уже безнадежно.

Руководители Королевского института ходили совер­шенно подавленные. В последнее время богатые «благо­детели» совсем перестали жертвовать деньги для пользы науки, и почти весь институт держался на лекциях Дэви. Эти лекции давали главный доход. И смерть Дэви была бы просто разорением для почтенного учреждения, но­сившего имя его величества.

— Ну что? — спрашивал шепотом у врачей управляющий институтом, едва кто-нибудь из них выходил от больного. — Как здоровье мистера Дэви?

— Плохо! — неизменно отвечали врачи.

Со всего Лондона приходили сюда люди справляться о его здоровье. Его имя только что получило громкую известность. Удивительные свойства новых металлов, которые он открыл, обсуждались во всех домах и клубах. Но не успела еще распространиться весть об открытиях профессора с Албемарли-стрит, как за ней полетела вдо­гонку другая.

— Слыхали? — передавали лондонцы из уст в уста.— Дэви умирает!

Публика ломилась в институт и требовала точного от­чета: как спал эту ночь профессор Дэви, какая у него температура и правда ли, что он подхватил тиф при об­следовании тюрем?

Пришлось дирекции института вывешивать специаль­ные бюллетени о состоянии его здоровья.

Девять недель пролежал Дэви в горячке. Почти все это время он был между жизнью и смертью, и дру­зья-врачи по очереди дежурили у его постели день и: ночь.

— Никакого тифа у него нет и не было, — утвержда­ли они. — Дэви просто вконец переутомился и истощил себя чрезмерной работой так, что легкая простуда приве­ла его на край могилы.

Все же он выжил.

Во второй половине января началось выздоровление. Он был еще ужасно худ, слаб, бледен. О лаборатории пока нечего было и думать. Но, чтобы не терять времени, зря, он стал дописывать неоконченную поэму.

Болезнь не сломила его. Он остался тем же пылким Дэви, человеком острой мысли и быстрых рук.

Некоторое время он продолжал еще лежать в постели. В его бедной квартирке не было даже дивана или удоб­ного кресла, и, кроме как в постели, негде было отдох­нуть выздоравливающему Дэви.

О, не думайте, богатая Англия горячо почитала сво­его знаменитого ученого. Она не скупилась для него на аплодисменты и восторженные похвалы в газетах. Ну, а мягкий диван стоит денег. Сын резчика по дереву мог обойтись и без дивана…

В конце концов друзья Дэви устыдили директора Королевского института. По дешевке, за три с половиной гинеи, был приобретен где-то диван и торжественно установлен в комнате Дэви. Но теперь он не очень уж был нужен.

10. КАЛЬЦИИ, МАГНИЙ И ДРУГИЕ…

Месяц спустя в лаборатории уже велись новые элек­трохимические опыты. Дэви изо всех сил стремился на­верстать упущенное. Ведь не зря же он обещал перевер­нуть всю химию! Кроме едких щелочей, было еще много других подозрительных элементов. И Дэви собирался испытать их электрическим током.

От едких кали и натра шел прямой путь к элементам, которые химики называли щелочными землями.

Это были известь, магнезия, барит, стронциан.

Землями они назывались потому, что их соединения входят в состав многих земных пород. Огня эти земли не боялись, и как бы долго их ни калили, они не плави­лись, не разлагались и вообще никак не изменялись. В воде растворить их было невозможно или, по крайней мере, очень трудно.

Одним словом — земли.

И все-таки эти самые земли кое в чем походили на мыльные водолюбивые едкие щелочи.

Подобно щелочам, они охотно соединялись с кислота­ми и «нейтрализовали» их, превращая в безобидные соли. А если земли удавалось хотя бы немного растворить в воде, то раствор окрашивал красный лакмус в синий цвет, а это — верный признак щелочи.

Вот почему они именовались щелочными землями.

После того как Дэви так блестяще удалось разложить едкие щелочи и обнаружить в их составе новые металлы, он почти не сомневался в том, что и со щелочными зем­лями ему удастся сделать то же.

Четырьмя старыми элементами должно было стать меньше, четырьмя новыми — больше. Весь вопрос теперь заключался только во времени.

Путь к разложению земель как будто был ясен: нужно, только смочить водой кусочки этих веществ и пропустить через них ток посильнее.

Но все пошло не так гладко, как ожидал Дэви.

Правда, кое-какие признаки того, что щелочные земли можно разложить, были. На проволоках, по кото­рым подводился ток, появлялись следы каких-то металлов в виде тонкого налета. Они тускнели на воздухе, а из воды вытесняли водород, как калий и натрий.

Однако Дэви никак не удавалось получить эти новые вещества в сколько-нибудь заметных количествах.

Часами он пропускал через земли ток, но получал лишь крупинки новых металлов. Да и то это скорее были не чистые металлы, а сплав их с железом про­волоки.

Он долго экспериментировал с ними и под конец совершенно испортил свою огромную электрическую ба­тарею, так и не добившись полного успеха.

Была построена новая, еще более мощная батарея — на 500 пар пластин.

Но и с ней ничего не выходило.

Наконец шведский химик Берцелиус указал Дэви правильный путь. Он прислал письмо, в котором описал свой способ разложения земель и рекомендовал Дэви им воспользоваться.

Берцелиус подводил ток к щелочной земле не по железной проволоке, а через столбик жидкой ртути. Рас­чет был такой. Когда металл выделится из земли под действием тока, он сразу растворится в ртути. Получится сплав нового металла с ртутью. А так как ртуть, как вода, при нагревании превращается в пар, то ее легко будет затем отогнать из сплава. И в конце концов новые металлы будут выделены в чистом состоянии.

Дэви сейчас же последовал совету Берцелиуса, и ему удалось из всех земель извлечь новые металлы. Тот металл, который был получен из извести, он назвал кальций, потому что известь получается при обжиге мела, а мел по-латыни «кальке». Металлу, выделенному из магнезии, он дал название магний, остальным — барий и стронций. Так они называются и сейчас.

Это все серебристые легкие металлы. Все они быстро тускнеют на воздухе, разлагают воду на ее составные части, хотя и не так энергично, как калий и натрий. Вообще по своим свойствам «щелочноземельные» метал­лы стоят как бы посередине между активными легкими калием и натрием и спокойными тяжеловесными «ста­рыми» металлами — железом, медью и ртутью.

Но Дэви так и не получил их в совершенно чистом виде, даже после письма Берцелиуса. Надо было еще немало поработать над каждым из них, а у него не ­хватало на это терпения.

Он доказал, что щелочные земли не элементы, а сложные вещества.

Доказал, что каждая из них содержит кислород и металл.

А исследовать подробно эти новые металлы, изучать их свойства теперь его не очень уж тянуло. После потассиума и содиума они ничем не могли его поразить.

Еще более скудные результаты Дэви получил, пытаясь разложить четыре другие земли, которые тоже считались до него неразложимыми элементами. То были глинозем, который содержится в глине, кремнезем, из которого состоит песок, бериллиева и циркониева земли, незадолго до того открытые химиками в редких минералах.

Дэви недолго исследовал эти земли. Он наделил именами те истинные элементы, которые в них содержат­ся, хотя ему даже не удалось их увидеть, и бросил ими заниматься.

Одна земля походила на другую, один легкий металл на другой. Это все казалось ему немножко однообраз­ным. А он желал теперь необыкновенных, поразительных открытий.

Приближался день очередного Бэйкеровского доклада, и Дэви знал, что публика с надеждой ожидает его вы­ступления.

Поэтому он торопился, бросал иные работы на пол­пути, начиная новые, которые, казалось, сулили более эффектные результаты, опять не заканчивал их и при­нимался за другие.

Он попытался расщепить даже такие элементы, в чистоте которых никак невозможно было сомневаться: серу, фосфор, углерод, азот. И так сильно хотелось Дэви обнаружить в этих элементах другие, скрытые вещества, что ему показалось во время опытов, будто он этого дей­ствительно достиг.

Не проверив свои наблюдения, Дэви 15 декабря 1808 года выступил перед Королевским обществом с тре­тьим Бэйкеровским докладом и заявил, что ему удалось доказать, будто сера, фосфор и углерод сложные ве­щества.

Это было не только невероятно, но и неверно. Право, Дэви не следовало так торопиться, тогда бы он вовремя обнаружил свои ошибки и не стал бы отрицать, что и сера, и фосфор, и углерод настоящие элементы.

11. «СЭР» ХЭМФРИ ДЭВИ

Этой неудачей деятельность Дэви как ученого не закончилась. К тому времени ему едва минуло тридцать лет, и он был полон сил и инициативы.

В последующие годы Дэви провел еще немало за­мечательных работ. Он изучил свойства хлора, открытого еще в XVIII веке Шееле, и первый доказал, что этот удушливый газ — неразложимый элемент. Он изобрел безопасную рудничную лампу, с которой шахтеры могли смело спускаться под землю, не опасаясь, что подземный гремучий газ взорвется от ее огня. Эта лампа — она и по сей день называется лампой Дэви — спасла жизнь не одной тысяче углекопов.

Но таких блестящих научных результатов, как при разложении едких щелочей, он уже никогда больше во время своих химических исследований не получал. От­крытие калия и натрия было вершиной его научного творчества.

Несколько лет Дэви еще отдавался экспериментам со всей страстностью и бесстрашием, какие ему были при­сущи. Не раз он при этом рисковал жизнью, но ему везло, и он оставался цел.

Только однажды он обварил себе руку расплавлен­ным поташем, а в другой раз ему взрывом повредило глаз.

Но с годами Дэви все больше и больше начинали занимать вещи, которые никакого отношения к науке не имели. Слишком близкое знакомство с богатыми бездель­никами сыграло свою роль. Его перестала удовлетво­рять убогая квартирка в Королевском институте, а скро­мное профессорское жалованье показалось ничтожно ма­лым.

Дэви захотелось богатства, знатности. Он не любил теперь вспоминать о том, что его отец был простым ремесленником и что сам он служил мальчиком у провин­циального костоправа.

Одно время он собирался ради денег заняться вра­чебной деятельностью. При его славе, думал Дэви, у него не будет недостатка в богатых пациентах. А его друзья церковники тянули великого ученого к себе. Они надеялись, что красноречие Дэви поможет им одурма­нивать легковерных людей, и пленяли его огромными доходами служителя церкви.

Но Дэви в конце концов нашел другой выход: он женился на богатой вдове-аристократке.

Накануне свадьбы принц-регент, правивший Англией вместо больного короля Георга III, даровал ему дворян­ское звание, и отныне Дэви с гордостью подписывался всюду: «Сэр Хэмфри Дэви».

Он жил в мире, где выше всего ценится не талант и не производительный труд, а богатство и знатное про­исхождение. И при всем своем уме Дэви не смог стать выше предрассудков и идеалов того общества, в котором он вращался.

• ← Fiery air
• Substance blue and red →