Completion of the process of anthropogenesis and the emergence of the communal-clan system

Завершение процесса антропогенеза и воз­никновение человека современного вида. Эво­люция семейства гоминид на протяжении ран­него и среднего плейстоцена создала благо­приятные предпосылки для достижения по­следней ступени этой эволюции — возникно­вения человека современного вида. Действи­тельно, уже древний представитель рода Homo — неандертальский человек имел все необходимые для интенсивной трудовой дея­тельности органы — большой мозг, подвижную руку, не говоря уже об устойчивой походке и выпрямленном положении. Но, как уже было отмечено, строение его мозга характеризова­лось наличием многих примитивных призна­ков, а подвижность руки была ограничена, что суживало его возможности в развитии мышления и речи и в усовершенствовании тех­ники обработки камня. Кроме того, морфоло­гические особенности неандертальского чело­века, в частности строение его мозга, гово­рят о том, что он был существом недостаточ­но приспособленным к условиям обществен­ной жизни коллектива ввиду своей агрессив­ности и малого развития мозговых центров, управляющих торможением. Возбуждение в деятельности коры головного мозга неандертальца заметно преобладало над торможени­ем, что вызывало вспышки дикой злобы в неандертальской праобщине и часто приводи­ло к столкновениям с тяжелым, а иногда, ве­роятно, и смертельным исходом. Поэтому коллектив неандертальцев имел малые потен­циальные возможности в развитии общест­венных форм жизни.

Наиболее убедительная теория факторов по­явления человека современного вида как раз и исходит из преимуществ современного че­ловека перед неандертальским как существа социального. При клинических наблюдениях над больными было замечено, что хирургиче­ские операции, затрагивающие лобные доли, и вообще любые поражения лобных долей приводят к тяжелым нарушениям нервной сис­темы, проявляющимся чаще всего в разруше­нии тормозящих реакций. Субъект, у которо­го поражены лобные доли, становится злоб­ным, буйным и непригодным к нормальным условиям человеческого общежития. По мне­нию Я. Я. Рогинского, интенсивное развитие передних отделов мозга у современного че­ловека в сравнении с неандертальцем как раз и проистекает вследствие того, что обуслов­ленные им социальные качества приобрели огромную роль в эпоху резкого подъема про­изводства и складывания начальных форм ро­довой организации, какой была эпоха позд­него палеолита. Поэтому эта морфологическая особенность выявлялась и сохранялась при переходе от поколения к поколению под влиянием естественного отбора. Увеличение высоты черепной коробки и выпрямление лобной кости вследствие изменения строения переднего отдела мозга привели в конце кон­цов к уменьшению рельефа лобной кости, т. е. к исчезновению надбровного валика. Возможно, что перестройка черепной короб­ки оказала какое-то влияние и на перестрой­ку лицевого скелета. Наконец, с дальнейшим усовершенствованием речи и перестройкой речевого аппарата, протекавшими опять-таки параллельно с развитием производства и со­циальной организации, связано, по-видимому, образование подбородочного выступа.

Время появления человека современного вида падает на вторую половину позднего плейстоцена и совпадает с началом позднего палеолита. Во всяком случае до сих пор не­известны позднепалеолитические стоянки, в которых были бы обнаружены костные остат­ки неандертальского человека. Что же каса­ется находок современного человека с мусть­ерской индустрией, что более вероятно и тео­ретически, то они имеются. В частности, та­кая находка была сделана в 1953 г. в Крыму А. А. Формозовым, где скелет мальчика со­временного типа, характеризовавшийся нали­чием лишь двух-трех, да и то слабо выражен­ных примитивных признаков, был обнаружен в позднемустьерском слое. В археологической и геологической литературе в связи с господ­ствовавшей концепцией глубокой древности Homo sapiens неоднократно описывались мно­гочисленные случаи находок костных остатковсовременного человека в геологических сло­ях среднего и даже раннего плейстоцена. Од­нако все эти описания основываются на наб­людениях, не выдерживающих строгих требо­ваний геологической датировки.

Острая дискуссия развернулась и по вопро­су о месте формирования человека современ­ного вида. С одной стороны, предполагается, что различные расы современного человека произошли от разных рас неандертальцев, и таким образом весь Старый Свет можно на­звать прародиной Homosapiens. Согласно этой гипотезе, получившей в антропологической литературе название гипотезы полицентризма, европеоидная раса сформировалась на базе европейских неандертальцев, негроидная — на базе южных, преимущественно африканских, форм неандертальского типа, монголоидная происходит от потомков синантропа. В пользу этой гипотезы могут быть приведены археоло­гические данные, свидетельствующие о непре­рывном переходе нижнепалеолитической куль­туры в верхнепалеолитическую везде, где этот переход был изучен сколько-нибудь об­стоятельно. Другая гипотеза, получившая на­звание моноцентрической, исходит из отсут­ствия ощутимых морфологических аналогий между современными расами и расами неан­дертальцев. Тип современного человека сложился в центре ойкумены, по-видимому в Пе­редней Азии и Средиземноморье, вследствие интенсивного смешения различных представи­телей неандертальского типа, проходившего в центре ойкумены сильнее, чем в ее окрест­ностях. В качестве аргументов в пользу этой гипотезы можно указать на прогрессивных па­лестинских неандертальцев, найденных как раз в области предполагаемой прародины Homo sapiens, и на их типологическую неод­нородность, свидетельствующую о резкой сме­шанности морфологического типа.

В общем следует сказать, что проблема да­лека от своего решения. Все же археологиче­ски фиксируемый непрерывный переход от раннего палеолита к позднему на всех мате­риках Старого Света и наличие параллелиз­ма в географическом распределении совре­менных рас и различных морфологических форм неандертальского типа склоняют чашу весов скорее в пользу полицентрической ги­потезы.

Специфические морфологические особен­ности ранних позднепалеолитических форм Homo sapiens получают убедительное объяс­нение с точки зрения обеих гипотез и не помогают сделать выбор между ними. Так, сильное выступание носа сближает верхне­палеолитических людей Западной и Восточной Европы с современными представителями ев­ропеоидной расы; широкий нос, выступание лица вперед в одинаковой степени характерны как для древних, так и для современных представителей негроидной расы; наконец, упло­щенность лица, столь характерная для совре­менных монголоидов, может быть отмечена и на позднепалеолитических черепах с терри­тории Китая. Этот факт, казалось бы, может рассматриваться в качестве доказательства полицентрического происхождения современ­ного человека и его рас. С другой стороны, для всех верхнепалеолитических черепов, на каком бы из материков Старого Света они ни были обнаружены, характерен комплекс признаков, сближающих их между собой и позволяющих утверждать, что типологическая неоднородность позднепалеолитического чело­вечества была меньше, чем современного, — явный аргумент в пользу моноцентрической гипотезы. К числу этих признаков относятся широкое низкое лицо, низкие орбиты, удли­ненная форма черепной коробки. Все они придают позднепалеолитическим черепам своеобразный морфологический облик, отме­чаемый обычно в антропологической литера­туре как пример «дисгармонического» соотно­шения между размерами лицевого скелета и черепной коробки. Возможно, оно отражает неполную завершенность процесса формиро­вания морфологического типа современного человека на ранних этапах его истории.

Подъем производительных сил. Появление человека современного вида было неразрыв­но связано с мощным скачком в развитии производительной деятельности при переходе от раннего к позднему палеолиту. Этот ска­чок одновременно являлся как следствием процесса завершения биологической эволю­ции, так и его важнейшим условием, его сво­его рода необходимой питательной средой. Он был подготовлен всем предшествующим развитием праобщины и прежде всего посте­пенным утверждением в ней подлинно чело­веческих, коллективистских форм поведения. Только такие формы могли обеспечить эф­фективное использование орудий труда и трудовых навыков, их совершенствование и передачу новым поколениям. И действительно, утверждение в праобщине начал первобытно­общинного коллективизма сделало возмож­ным значительный подъем производительных сил.

Подъем произво­дительных сил сказал­ся прежде всего в возникновении новой техники обработки камня. Усовершенст­вовалась техника ско­ла: вместо скалыва­ния грубых пластин с дисковидных мусть­ерских нуклеусов теперь откалывались от правильно граненных призмати­ческих нуклеусов длинные, тонкие и со­ответственно легкие пластины, подвергав­шиеся затем вторичной обработке сколом и тонкой ретушью. Новый способ требовал меньшего количества кремня для изготов­ления орудий, он давал возможность охотни­кам, имевшим небольшие запасы кремня, пе­редвигаться в районы, где не было природных запасов камня для изготовления орудий. Еще важнее было другое. Новая техника позволя­ла создавать специализированные орудия — скребки, резцы, острия с затупленным краем, скобели, ножи, острые и легкие наконечники метательных копий. Процесс дифференциации орудий производства пошел ускоренными темпами.

Откалывание пластин от призматического нуклеуса

Многие из каменных орудий позднего па­леолита стали употребляться с деревянными и костяными рукоятками или в оправах. На­чалось широкое распространение составных орудий, что также явилось важным этапом в развитии первобытного производства.

Наряду с камнем в употребление широко вошли кость и рог, из которых изготовлялись шилья, иглы с ушком, наконечники мотыг, ло­щила, кирки, наконечники копий и дротиков, копьеметалки (дощечки с упором, увеличи­вавшие дальность полета копья почти вдвое). Более пластичный, чем камень, материал позволил изготовлять зазубренные наконеч­ники гарпунов — метательных орудий, упот­реблявшихся для охоты и рыбной ловли.

С появлением более совершенного охотничьего оружия охота достигла высокой ступе­ни развития. Об этом свидетельствуют громад­ные скопления на от­дельных позднепалеолитических поселениях кос­тей животных, часто крупных стадных — ма­монта, дикой лошади, северного оленя. Так, в Пржедмосте (Чехослова­кия) найдено свыше 40 тыс. орудий и вместе с костями других живот­ных останки приблизи­тельно 800—1000 мамон­тов, в Солютре (Фран­ция) — костяки около 10 тыс. лошадей, в Ам­вросиевке (Украина) — кости около 1 тыс. би­зонов и т. д. По-видимо­му, в это время достигла наивысшего развития коллективная охота заго­ном. Охота теперь при­носила значительную обеспеченность средст­вами существования.

Позднепалеолитические кремневые орудия…

В качестве жилищ люди продолжали ис­пользовать пещеры, но наряду с ними рас­пространились большие искусственные жили­ща — наземные и землянки. В последнее вре­мя, как выше сказано, открыты такие жилища, относящиеся еще к мустьерской эпохе. Од­нако широкое их распространение происхо­дит, по-видимому, только в верхнем палеоли­те. Некоторые из раскопанных землянок до­стигали больших размеров (до 200 м²), сте­ны их укреплены камнями, а кровля, веро­ятно, была конической формы и состояла из жердей, покрытых ветвями и шкурами. В позд­нем палеолите широко распространились жи­лища с каркасом из костей животных. Жи­лище, вскрытое на поселении Костенки (под Воронежем), имело 35 м в длину и 15—16 м в ширину; по его центральной оси было рас­положено 9 очагов. Наряду с такими большими жилищами целой общины существова­ли жилища и другого типа, меньшего разме­ра, группировавшиеся в поселки.

Реконструкция составного орудия – топора из поселка Костенки

Широкое распространение жилищ к концу позднего палеолита было обусловлено тем, что на смену относительно мягкому климату рисс-вюрмского межледникового периода пришло вюрмское похолодание. С этим же была связана и эволюция одежды. Судя по находкам костяных иголок, человек в это вре­мя научился шить. Сшитые шкуры зверей, ве­роятно, служили одеждой и употреблялись для покрытия жилищ. К концу эпохи поздне­го палеолита наряду с обогревавшими и ос­вещавшими жилище очагами, по-видимому, появляются и специальные осветительные при­боры, подобные употребляемым эскимосами, чукчами и коряками: это лампы из камня, в выдолбленном углублении которого помеща­ется жир и фитиль.

Вместе с развитием производительных сил шло дальнейшее развитие социальных, в том числе производственных, отношений. Речь о них будет идти ниже.

Возникновение общинно-родового строя. Крупные сдвиги в развитии производительных сил повлекли за собой не менее крупные из­менения в организации общества. Возросшая техническая вооруженность человека в его борьбе с природой сделала возможным су­ществование относительно постоянных хозяй­ственных коллективов. Но в то же время она требовала эффективного использования, пре­емственности и дальнейшего совершенствова­ния усложнившихся орудий и навыков труда. Праобщине с ее относительно аморфной не­устойчивой структурой эта задача была не под силу, поэтому она неизбежно должна была уступить место более прочной форме обще­ственной организации.

Ряд обстоятельств определял характер этой организации. Во-первых, при крайне низком уровне развития раннепалеолитического об­щества, в условиях которого начала склады­ваться новая организация, едва ли не един­ственно реальной основой для упрочнения социальных связей были стихийно возникшие узы естественного, кровного родства. Во-вто­рых, можно думать, что при неупорядоченности полового общения и, следовательно, отсутствии понятия отцовства отношения род­ства должны были устанавливаться только между потомками одной матери, т. е. стро­иться по материнской, женской линии. Нако­нец, в-третьих, наиболее стабильной частью тогдашних коллективов были женщины, играв­шие крупную роль во всех областях хозяйст­венной жизни и исключительную роль в забо­те о детях, поддержании огня, в ведении до­машнего хозяйства. В силу всех этих обстоя­тельств первой упорядоченной формой орга­низации общества, непосредственно сменив­шей праобщину, вероятно, был коллектив род­ственников, связанный общим происхождени­ем по материнской линии, т. е. материнский род.

Позднепалеолитическое жилище в Острава-Петровиче, Силезия

Многие зарубежные и некоторые советские исследователи считают, что первоначально счет родства (филиация (От лат, filius — сын)) велся по отцовской линии, или же допускают параллельное за­рождение материнского и отцовского счета родства. При этом они ссылаются на суще­ствование последнего у многих из наиболее отсталых племен и на представления о так называемом социальном отцовстве, т. е. о признании отцовства определенного круга мужчин. Однако такой точке зрения противо­стоят данные современной этнографии, кото­рая не только не поколебала развитый Эн­гельсом тезис Моргана о историческом при­оритете материнско-родовой организации, но и подкрепила его рядом новых аргументов. Это положение Э. Тайлора, обратившего вни­мание на то обстоятельство, что этнографии известно множество фактов перехода от ма­теринского счета родства к отцовскому и ни одного факта обратного перехода. Соответ­ственно этому в подавляющем большинстве отцовско-родовых обществ засвидетельствова­ны пережитки материнского рода, обратная же картина никогда не наблюдалась. Это так­же постепенное обнаружение во все новых и новых отцовско-родовых обществах остатков материнско-родового строя, позволяющее по­лагать, что в дальнейшем такие остатки будут найдены и у многих из тех племен, у кото­рых они в настоящее время не зафиксирова­ны. Это, наконец, новейшие свидетельства приматологии о матрифокальности (От лат. focus — очаг, группировка вокруг матери) уже в стадах высших обезьян, из чего следует, что представления о материнском родстве долж­ны были намного опережать представления о родстве отцовском. Другое Дело, что у ря­да наиболее отсталых племен материнский счет родства вследствие тех или иных кон­кретных причин очень рано сменился отцов­ским; это особый очень сложный вопрос, ко­торый не следует смешивать с вопросом о первоначальной форме рода.

Возникновение на стадии перехода от ран­него К позднему палеолиту (а может быть, еще раньше) родового строя косвенно под­тверждается некоторыми археологическими данными. На ориньякских стоянках СССР вскрыты остатки огромных, в несколько де­сятков, а иногда даже и сотен квадратных метров коллективных жилищ, строительство и использование которых могло быть связано только с деятельностью прочно спаянных про­изводственных коллективов. Некоторые из этих жилищ (Костенки-I, Костенки-IV) в дета­лях напоминают известные этнографии обита­лища материнских родовых коллективов, в частности так называемые длинные дома иро­кезов. К этому же времени относятся много­численные находки, дающие известные осно­вания говорить о зарождении материнского счета родства. Это ориньякские и солютрейские женские статуэтки с подчеркнутыми приз­наками пола, так называемые верхнепалеоли­тические Венеры. Многие археологи вслед за П. П. Ефименко рассматривают их как свиде­тельство появления культа матерей-прароди­тельниц. Другую трактовку дал им недавно С. А. Токарев, видящий в них не прароди­тельниц, а хозяек и охранительниц домашнего очага, олицетворяющих в себе это средо­точие жизни родовой группы. Вторая точка зрения подкреплена многочисленными этно­графическими параллелями и, вероятно, бли­же к истине. Но кто бы ни был прав, позд­непалеолитические фигурки говорят об осо­бом месте женщины в жизни и мировоззре­нии общества и, возможно, действительно указывают на зарождение материнско-родового культа.

Позднепалеолитические “Венеры”

Наряду с однолинейным счетом родства другим важнейшим признаком рода был обы­чай экзогамии, т. е. запрещение брачного об­щения внутри рода. Происхождение этого обычая, а тем самым и конкретный механизм превращения праобщины в родовую общину все еще остается неясным.

По вопросу о происхождении экзогамии существует множество различных теорий, ни одна из которых не является общепринятой. Первая из них была предложена в 60-х годах XIX в. Мак-Леннаном, введшим в науку по­нятие экзогамии, но в то же время запутав­шим его разделением всех первобытных пле­мен на экзогамные и эндогамные. По мнению Мак-Леннана, истоки экзогамии лежали в обы­чаях «воинственных дикарей», убивавших бес­полезных на войне девочек, а поэтому вы­нужденных искать себе жен на стороне.

Дарвин, обратив внимание на то, что самцы оленногонных собак предпочитают чужих са­мок самкам своей стаи, объяснял происхож­дение экзогамии взаимным отвращением к по­ловому общению, которое должно было воз­никнуть у близких, повседневно общавшихся между собой родственников; в пользу этого предположения, возможно, в какой-то степе­ни говорят данные современной демографи­ческой статистики по некоторым странам Юго-Восточной Азии, свидетельствующие о более высокой детности в семьях, основан­ных на неродственных браках. К теории Дар­вина близка довольно распространенная тео­рия «инстинктивного» отвращения к крово­смесительным половым связям. Еще один взгляд на происхождение экзогамии (Бриффолт, а среди советских ученых Б. Ф. Поршнев) представлен выведением ее из такого якобы свойственного праобщине порядка, при котором более подвижные охотники-мужчи­ны постоянно отрывались от женщин и встре­чались с женщинами других праобщин, в свою очередь отстававшими от своих муж­чин. Отметим также гипотезу Э. Дюркгейма, искавшего истоки экзогамии в боязни перед человеческой кровью вообще и дефлорационной и менструальной кровью женщин из своего рода в особенности.

Заметный след в истории вопроса оставил Морган, связывавший возникновение экзогам­ных запретов со стремлением избежать био­логически вредных последствий кровосмеше­ния. Это объяснение было воспроизведено Энгельсом в его труде «Происхождение семьи, частной собственности и государства» с той, однако, оговоркой, что подобное стрем­ление могло проявляться лишь стихийно, без ясного сознания цели. Однако позднейшие данные науки показали, что теория Моргана не бесспорна. Во-первых, выяснилось, что вредоносность родственных браков при до­статочно значительных размерах популяции, т. е. взаимобрачной группы, проблематична. Во-вторых, если даже такие браки и были вредоносны, это не могло быть принято во внимание формировавшимся родовым обще­ством, хотя бы потому, что мустьерский че­ловек, вероятно, еще не вполне понимал связь между половым актом и деторождени­ем, о чем свидетельствуют остатки некото­рых верований австралийцев. В-третьих, в большинстве случаев родовое общество не только допускало, но и считало обязательны­ми браки между определенными категориями близких родственников. Учитывая все это, большинство современных ученых считают «биологическую» теорию возникновения экзо­гамных запретов недостаточно обоснованной.

Разрабатывая сложную проблему проис­хождения экзогамии, советские ученые стре­мятся найти внутреннюю взаимосвязь между этой формой регулирования половых отно­шений и всем ходом развития производствен­ной деятельности первобытных человеческих коллективов. Идя этим путем, некоторые ис­следователи (А. М. Золотарев, С. А. Тока­рев) связывают возникновение экзогамии со стремлением мустьерских праобщин преодолеть свою первоначальную замкнутость и ус­тановить хозяйственные контакты с соседни­ми праобщинами. Однако одного этого объ­яснения, по-видимому, недостаточно. Тенден­ция к расширению хозяйственных связей в своем развитии должна была бы привести к появлению большого количества взаимосвя­занных групп; между тем, как мы увидим дальше, первоначальной структуре родового общества было присуще наличие только двух экзогамных взаимобрачных коллективов. Дру­гие советские исследователи (М. П. Жаков, С. П. Толстое, Ю. И, Семенов) объясняют воз­никновение экзогамии необходимостью упоря­дочения хозяйственной жизни внутри перво­бытных коллективов. Они исходят из того, что нерегулируемые половые отношения должны были сопровождаться непрерывными столкно­вениями на почве ревности и тем самым рас­шатывали праобщину как хозяйственную и общественную ячейку. Борясь с этим, общест­во постепенно вводило половые запреты, все более ограничивавшие и в конце концов сде­лавшие невозможным половое общение внут­ри данной группы. Но вынесение половой жизни за рамки коллектива, укрепляя его, должно было повести к учащению конфлик­тов с другими коллективами, причем понят­но, что чем больше было бы таких взаимо­брачных групп, тем шире была бы арена конфликтов. Поэтому простейший естествен­ный путь устранения создавшихся противоре­чий вел к постепенному возникновению ду­альной (От лат. duo — два) организации — сочетания только двух экзогамных групп в одно постоянное взаимо­брачное объединение, зародыш эндогамного племени.

Ко времени первых этнографических описа­ний общественного строя наиболее отставших в своем развитии племен ни одно из них уже не сохраняло дуальной организации в ее пер­воначальном виде, т. е. не состояло только из двух родов. С ростом народонаселения последние поделились нанесколько новооб­разований. Однако дочерние роды не по­рвали связи между собой и продолжали со­ставлять две особью половины племени, названные Морганом фратриями (От греч. fratria — братство). Остатки ду­альной организации в виде Деления племени на две экзогамные взаимобрачные фратрии широко прослежены в историческом прошлом многих племен и народов. Так, у австралий­цев Западной Виктории существовали фрат­рии Черного и Белого какаду, у меланезийцев Новой Ирландии — Орла-рыболова и Сокола, у бразильских индейцев — Востока и Запада, у ирокезов-сенека — Медведя и Оленя, у селькупов — Кедровки и Орла и т. д. В не­которых случаях, как, например, у ирокезов-сенека, сохранились предания о происхожде­нии всех дочерних родов от двух первона­чальных, названия которых совпадают с наз­ваниями фратрий. У ряда народов (мелане­зийцы, индейцы, обские угры, буряты и др.) удалось обнаружить остатки былого хозяйст­венного, общественного и идеологического единства фратрий.

Еще шире прослеживаются явления, кото­рые многие ученые считают отголосками ду­альной организации, у племен и народностей, утративших древнее фратриальное деление, но, возможно, удержавших воспоминание о нем в «четности» своей родо-племенной или сменившей ее политической структуры, в ге­неалогических традициях, мифах и поверьях. Таковы, например, сведения о 4 филах древ­них афинян, 6 племенах мидийцев, 12 коле­нах древного Израиля, 24 племенах огузов, 24 старейшинах гуннов, сведения о 2 «стра­нах» и Древних Египте и Перу, 2 правителях в Спарте, Риме и Карфагене и т. п. Таковы же многочисленные легенды о двух праро­дителях, или «культурных героях»,— Ромуле и Реме у римлян, Санасаре и Багдасаре у ар­мян, Эхирите и Булагате у бурят, Гету-Шаба-не и Баца-Какове у лезгин и пр. Однако сле­дует иметь в виду, что пережиточная связь таких явлений с древней дуальной организа­цией все же проблематична. В ряде случаев «четность» социальной или иной структуры могла вызываться и, различными другими причинами, в частности тем, что все, что де­лится, очень часто делится на две части.

Широкое распространение дуального деления, находимого у народов, совершенно раз­личных по своей этнической принадлежности и уровню развития, свидетельствует о глубо­кой древности и универсальности дуальной организации. Оно показывает несостоятель­ность взглядов тех буржуазных исследовате­лей, которые, пытаясь опровергнуть маркси­стскую концепцию универсальности родового строя, рассматривали дуальную организацию как один из частных первобытных институтов, связанных с существованием «двухклассового культурного круга» (В. Шмидт, В. Копперс), со случайным соединением двух племен (У. Риверс) или же со стремлением иметь двух слабых вождей взамен одного сильного (некоторые этнографы-функционалисты).

Таким образом, казалось бы, что гипотеза о связи экзогамии с упорядочением внутрен­ней жизни праобщины более всего соответ­ствует общим логическим соображениям и фактам этнографии. Однако и она уязвима для критики. В последнее время установлено, что даже в животных сообществах существу­ет жесткая система доминирования, иерархия особей, оставляющая немного места внутрен­ним столкновениям. Проблема возникновения экзогамии и родового строя остается откры­той. Одна из причин этого состоит в том, что при ее решении за отсутствием прямых эт­нографических сведений приходится обра­щаться к косвенным данным, к анализу пере­житков, а подчас даже ограничиваться чисто логическими доводами. Но возможно, что здесь есть и другая причина: стремление най­ти одно-единственное достаточное объясне­ние, в то время как во многих из сущест­вующих гипотез содержатся свои рациональ­ные зерна. Так, допустимо предположить, что недостаточно многочисленные популяции при­шли к экзогамии из-за отрицательных послед­ствий близкородственных браков, тесно со­седствующие между собой группы — для уп­рочения контактов, а группы с недостаточно эффективной системой доминирования — из-за внутригрупповых конфликтов. Во всех этих случаях установление экзогамии было, разу­меется, не сознательным актом, а длительным стихийным процессом, в ходе которого при­шедшие к экзогамии группы оказывались более жизнеспособными и вытесняли своих со­седей. В то же время известную роль мог сыграть и лежащий на поверхности осознан­ный стимул к экзогамии — действительно ши­роко распространенная табуация крови соро­дичей.

В отличие от праобщины родовая община была уже вполне сформировавшимся, «гото­вым», по выражению Энгельса, человеческим обществом. В нем достигли наивысшего раз­вития начала первобытного коллективизма, тесное сотрудничество и спайка сородичей, причем, как об этом можно судить по этно­графическим аналогиям, отношения естест­венного родства осознавались как экономиче­ские отношения, а экономические отноше­ния — как отношения естественного родства. Тем самым признание родовых связей полу­чило общественное значение, стало как бы основным конституирующим признаком при­шедшего на смену праобщине нового произ­водственного коллектива — родовой общины.

Расширение первоначальной ойкумены. Подъем производства и улучшившиеся усло­вия существования способствовали росту на­селения, что, в свою очередь, приводило к быстрому истреблению с помощью более со­вершенных средств охоты или к уменьшению количества дичи на территориях, прилегаю­щих к поселениям. Охотники позднего палео­лита стали постепенно расселяться из ранее освоенных мест в пустынные до того облас­ти севера Европы и Азии, на колоссальные пространства суши, освободившиеся от ледникового покрова. В позднем палеолите бы­ли заселены Сибирь, территория Северной Германии. Двигаясь из Азии через Берингов пролив, люди впервые заселили Америку. В конце палеолита и в мезолитическое время человек, очевидно, проник и в Австралию.

В позднем палеолите существует несколько различающихся между собой областей разви­тия культуры. Особенно ясно прослеживают­ся три области: европейская приледниковая, сибирско-китайская и африканско-средиземноморская.

Европейская приледниковая область охва­тывала территорию Европы, испытавшую не­посредственное влияние оледенения. Люди здесь жили в суровых климатических услови­ях, охотились на мамонтов и северных оле­ней, сооружали зимние жилища из костей и шкур животных. Во всей приледниковой зоне Европы наблюдалось единство культуры ее палеолитического населения, но все же внут­ри этой зоны заметно некоторое своеобразие культур отдельных групп населения. Так, куль­тура населения Русской равнины, территории Чехословакии и прилегающих к ней областей Центральной Европы отлична от культуры па­леолитического населения Западной Европы.

В сходных с европейской приледниковой об­ластью природных условиях жили обитатели сибирско-китайской области. Однако у них выработалась несколько иная техника обра­ботки камня и распространились иные формы орудий. Несмотря на то что здесь была из­вестна позднепалеолитическая техника отделе­ния длинных ножевидных пластин, основная масса орудий — скребла сделаны так, как ев­ропейские орудия мустьерского времени; из­редка встречаются даже грубо оббитые ка­менные орудия, сделанные из целых про­долговатых галек, напоминающие ашельские рубила.

Африканско-средиземноморская область ох­ватывает кроме Африки территорию Испании, Италии, Балканского полуострова, Крыма, Кав­каза, стран Ближнего Востока. Здесь люди жили в окружении теплолюбивой флоры и фауны, охотились преимущественно на газе­лей, косуль, горных козлов, а также на круп­ных хищников; здесь больше, чем на Севере, было развито собирательство растительной пищи, съедобных моллюсков. Костяных ору­дий в южных областях мало, обычно это простейшие острия и шилья. Не была здесь известна отжимная техника обработки по­верхности кремневых орудий. Зато здесь раньше распространились микролитические кремневые вкладыши (см. ниже), служившие лезвиями в деревянных орудиях, и, по-види­мому, раньше, чем на Севере, появились лук и стрелы.

Различия позднепалеолитической культуры названных трех областей были еще незначи­тельными, и сами области не были разделе­ны четкими границами. В пределах каждой из областей существовали отдельные местные культуры, различавшиеся между собой. Так, культура палеолитических обитателей Внут­ренней Африки развивалась своеобразным пу­тем, отличным от путей развития культур се­вероафриканских.

Несмотря на то что палеолит Юго-Восточ­ной Азии плохо изучен, уже есть основания выделить его в четвертую большую область. Главным занятием населения здесь было со­бирательство, не требовавшее того своеобраз­ного вооружения, которым пользовались охот­ники Севера. Бродячие охотники и собирате­ли не создавали постоянных поселений, а до­вольствовались временными жилищами.

Первые известные нам следы пребывания человека в Америке относятся ко времени около 20 тыс. лет назад. По-видимому, люди проникли в Америку из Азии через Берингов пролив. Основанием для этого утверждения служат те факты, что в Америке не найдено высших приматов и все останки человеческих скелетов представляют только Homo sapiens, т. е. в Западном полушарии не проходило очеловечивания обезьяны и предки американ­ских индейцев должны были прийти из Ста­рого Света. Монгольские черты в физической характеристике индейцев указывают на их азиатское происхождение. По океану люди эпохи палеолита проникнуть в Америку не могли, а кратчайший путь из Азии ведет че­рез Берингов пролив, разделяющий материки водным пространством всего в 85 км. В глу­бокой древности, вероятно, это пространство было меньше или материки соединял пере­шеек.

Древнейшие орудия, найденные в Америке, напоминают орудия китайского позднего па­леолита (верхние горизонты Чжоукоудянь), а также культуры позднего палеолита Бирмы и Индокитая. Эти архаического облика ору­дия очень долго сохраняются в пережиточ­ных формах во всей Америке, вплоть до Па­тагонии. Следующая волна переселенцев, по-видимому, пришла из Сибири с более совер­шенным охотничьим инвентарем. Древнейшие следы их пребывания в Америке обнаружены в Пещере Сандия (близ Альбукерке, штат Нью-Мексико) и относятся приблизительно к середине 10 тысячелетия до н. э. Особого ро­да каменные наконечники листовидной фор­мы с боковой выемкой (типа сандия), тща­тельно обработанные отжимной ретушью с обеих сторон, найдены вместе с костями ма­монта, бизона, верблюда, мастодонта. Сле­дующий этап развития палеолитической тех­ники в Америке характеризуется наконечни­ками так называемого фолсомского типа, да­тируемыми на 2 тысячелетия позже. Эти на­конечники представляют собой узкие и длин­ные кремневые клинки с продольными же­лобками на обеих сторонах, обработанные еще более тщательной отжимной ретушью, чем наконечники типа сандия. Фолсомские поселения — это временные лагери охотни­ков на бизонов. Пережиточные явления в культурах каменного века Америки сохраня­ются вплоть до 5 тысячелетия до н. э.

В Австралию человек, по-видимому, про­ник из Юго-Восточной Азии и Индонезии. Переселенцы, пользовавшиеся грубыми галеч­ными орудиями, сходными с палеолитически­ми орудиями Китая, Индокитая, Индонезии, скорее всего были предками первых австра­лийцев и тасманийцев. Следующий поток пе­реселенцев принес с собой дисковидные то­поры типа тула и изготовленные из пластин узкие острия треугольной формы («пирри»); им была уже известна новая микролитиче­ская техника, но они еще не знали важней­шего изобретения эпохи мезолита — лука и стрел. В ходе расселения предков австралий­цев по стране сложилась их своеобразная культура охотников и собирателей.

Расогенез. Расширение первоначальной ойкумены способствовало расовой дифферен­циации человека. Находки черепов позднепалеолитических людей говорят о том, что ос­новные особенности главных расовых делений человечества, существующих в настоящее вре­мя, уже были выражены в эпоху позднего палеолита достаточно отчетливо, хотя, по-ви­димому, все же меньше, чем в настоящее время. Они более или менее точно совпада­ли с границами материков. Европеоидная ра­са сформировалась преимущественно в Евро­пе, монголоидная — в Азии, представители негроидной расы населяли Африку и Австралию. Исключение составляли пограничные зоны — Средиземноморье, где на Европей­ском побережье встречались представители негроидной расы, а на Африканском — евро­пеоидные группы; Кавказ и Средняя Азия, за­селенные преимущественно представителями европеоидной расы; Южная и Юго-Восточная Азия, где негроиды смешивались с монголо­идами и европеоидами. Таким образом, с об­разовании морфологических различий между тремя большими расами человечества, или, как принято говорить в антропологии, расовых различий первого порядка, основная роль принадлежала, по всей вероятности, двум фак­торам— приспособлению к среде, несомнен­но различавшейся на разных материках, и изоляции на обширных пространствах целых материков, возникавшей вследствие наличия достаточно резких естественных рубежей меж­ду материками.

Приведем примеры приспособительного значения расовых признаков.

Классические представители негроидной расы имеют очень темную кожу, курчавые во­лосы, очень широкий нос, толстые, как бы вывернутые губы. Этот комплекс признаков представляет собой пример удачного физио­логического приспособления к тем условиям среды, в которых живут негроиды и кото­рые в первую очередь характеризуются очень высокой температурой и большой влажностью. Европейцы в условиях тропического климата, как правило, чувствуют себя плохо и быстро заболевают вследствие изнурительного воз­действия жары и влажности воздуха, корен­ные же жители Африки чувствуют себя в этом климате превосходно. Объяснение этого обстоятельства заключается в том, что по­следним, так же как и австралийцам, помога­ют сохранять хорошее самочувствие перечис­ленные особенности их морфологии. Темный цвет кожи образуется у них благодаря наличию в покровных слоях кожи меланина — особого пигмента, предохраняющего кожу от ожогов. Он есть и в коже представителей других рас, но в значительно меньшем коли­честве. Курчавые волосы создают вокруг го­ловы особую воздухоносную прослойку, пре­дохраняющую ее от перегрева. По-видимому, этому же способствует и характерная для большинства представителей негроидной расы большая высота и удлиненная форма череп­ной коробки, создающие из нее геометриче­ское тело, в наименьшей степени, как было показано специальными опытами, подвержен­ное перегреву. Широкий нос с крупными ноз­дрями и толстые губы с обширной поверх­ностью слизистой оболочки усиливают тепло­отдачу, так же как и большое количество по­товых желез на единицу поверхности тела, характерное для негроидов.

Прародина человечества и очаги расообразования…

Монголоидная раса сложилась в областях с жарким, но сухим континентальным клима­том, в условиях полупустынного и степного ландшафта, где сухой и холодный ветер под­нимает и гонит громадные тучи мельчайшего песка. Это обстоятельство также не могло не вызвать образования каких-то защитных при­способлений. И действительно, лицо у пред­ставителей монголоидной расы покрыто слоем жира, значительно превосходящим по толщи­не слой жира на лице европеоидов и негрои­дов, а глаза характеризуются узким разрезом и наличием особой складки во внутреннем углу глаза — эпикантуса. О том, что эти отли­чительные признаки монголоидной расы сформировались под влиянием приспособле­ния к среде, свидетельствует факт образова­ния аналогичных особенностей у бушменов и готтентотов Южной Африки, живущих в усло­виях степного и полупустынного ландшафта, приближающегося к ландшафту Центральной Азии.

Наконец, наиболее характерная морфологи­ческая особенность европеоидной расы — сильно выступающий нос — также может быть объяснена как результат воздействия клима­та на процесс расообразования. Сравнитель­но суровый климат Европы в конце четвертич­ного периода обусловливал необходимость образования таких приспособлений, которые предохраняли бы организм человека от пере­охлаждения. Сильное выступание носовой по­лости удлиняло путь воздуха до дыхательных путей и способствовало его согреванию.

Наряду с явно полезными признаками, не­сомненно имеющими адаптивное значение и образовавшимися, по всей вероятности, вследствие приспособления к условиям существо­вания еще на той стадии, когда действовал естественный отбор, все ныне существующие расы характеризуются комплексом более или менее нейтральных признаков, которым труд­но приписать какую-либо пользу для их обладателей. Это многие мелкие детали строения носа, рта и ушей, те или иные соот­ношения лицевых и черепных размеров и т. д. По-видимому, в сложении всех этих особен­ностей велика роль случайной изменчивости и изоляции; иными словами, формирование нейтральных комплексов признаков — резуль­тат случайной концентрации этих признаков в замкнутых ареалах первоначального распро­странения основных расовых делений чело­вечества. Известный вес имела, видимо, и корреляционная изменчивость, т. е. изменение одного из двух признаков в том случае, если изменился другой. При этом признак, изме­нившийся вслед за другим признаком, сам по себе может и не быть полезным организ­му. В качестве примера можно указать на изменение ширины лица при изменении ши­рины черепа, на связь между интенсивностью окраски волос и глаз и т. д.

Итак, совокупное действие приспособления к среде, случайной изменчивости и изоляции привело к сложению на трех больших мате­риках Старого Света трех больших рас чело­вечества, различия между которыми уже к концу позднепалеолитической эпохи стали достаточно отчетливыми. Однако на этом про­цесс расообразования не закончился. Если действие естественного отбора, а с ним и прямое приспособление к среде уменьшились, то неизмеримо возросло влияние смешения представителей разных рас на процесс расо­образования. Кроме того, вступило в действие еще одно явление — эпохальная изменчи­вость, под которой в антропологии подразу­мевается изменение признаков во времени в определенном направлении. Особенно чет­ко действие этого явления проявилось в из­менении по эпохам формы черепной коробки в сторону уменьшения ее длины и увеличе­ния ширины и признаков, отражающих сте­пень массивности черепа, в сторону замены массивных вариантов более грацильными. Эти изменения являются следствием, по-видимому, многих причин, в частности удлинения перио­да роста и ускорения полового созревания под влиянием усложнения социальной среды, введения в культуру земледелия, что, оче­видно, сказывается на изменении пищи и вообще всего режима хозяйственной жизни, наследственных перекомбинаций при сме­шении.

Памятники верхнего палеолита…

Судя по палеоантропологическим и архео­логическим данным, выделение крупных вет­вей в пределах больших рас относится к эпо­хе мезолита. Внутри европеоидной расы вы­деляются северная и южная ветви, внутри монголоидной — сибирская, южноазиатская и американская ветви, негроидный ствол разби­вается на две группы типов — африканскую и австралийскую. К этому же времени относит­ся, по-видимому, формирование метисных типов в контактовых зонах. Многие из малых рас образовались под влиянием изоляции. Это справедливо в первую очередь по отношению к австралийскому и американскому стволам. Северная и южная ветви европеоидной расы, представители которых обнаруживают все гам­мы переходов от самых светлоглазых и свет­ловолосых на земном шаре людей к негрои­дам, также, по-видимому, испытали влияние климатического фактора. Таким образом, раз­ные факторы расообразования различно дей­ствовали на разных территориях и по отно­шению к разным расовым типам.

Дальнейшее подразделение расовых вариан­тов внутри перечисленных малых рас различ­но в разных расовых классификациях, которые отличаются одна от другой количеством вы­деленных типов, принципами, положенными в основу их выделения, взглядами на генезис и взаимоотношения этих типов. Все эти вари­анты сложились под влиянием различных фак­торов. В общем, чем меньшей древностью отличается тот или иной расовый тип, тем большую роль в его образовании сыграли смешение и направленные изменения призна­ков. Однако подавляющая часть этих поздних расовых типов сформировалась на протяже­нии последних двух-трех тысячелетий, и фор­мирование их выходит за хронологические рамки истории первобытного общества.

• ← The rudiments of ideological ideas
• Runnerod community of hunters, gatherers and fishermen. Part one →