Характеристика основних наукових досягнень САДУ у вивченні природи Середньої Азії. Ботаніко-географічні дослідження

Современное состояние глубокой и всесторонней изученности растительного покрова Средней Азии как в научном, так и в практическом отношениях является преж­де всего результатом советского периода исследований. Однако нельзя не отметить важность и досоветских иссле­дований растительности.
Бросая общий взгляд на историю изучения раститель­ности Средней Азии, можно заметить, что вплоть до вто­рой половины XIX в. исследования носили фрагментар­ный характер и редко сопровождались обобщениями географического содержания. Но именно в этот период закладываются основы последующих научных представле­ний (Н. Н. Муравьев, X. Пандер, А. Леманн, И. Г. Борщов, Г. С. Карелин и др.).
Более детальные и разносторонние исследования прово­дятся во второй половине XIX в. (П. П. Семенов-Тян-Шанский, О. А. и А. П. Федченко, А. Н. Краснов, В. Л. Комаров и др.). Результаты их открытий не только явились крупным вкладом в изучение флоры и раститель­ности, но и способствовали резкому продвижению вперед ряда узловых вопросов биогеографии и физической гео­графии. Отсылая интересующихся к сводным опублико­ванным работам А. А. Азатьяна (1960, 1966), только от­метим, что наиболее характерно для этого периода — обильное накопление фактического материала и возникно­вение новых, прогрессивных методов познания природы — эколого-географического и эколого-генетического. Послед­ние придали исследованиям географический характер.
Следующие страницы исследований растительности края связаны с работами экспедиций Переселенческого управления и ОЗУ (1908—1916 гг.). Ботаническая часть исследований первого возглавлялась А. Ф. Флеровым и Б. А. Федченко, второго — И. И. Спрыгиным и Б. А. Кел­лером. В результатах экспедиций имеется большой науч­ный материал по характеристике растительных группиро­вок различных районов, их состава, структуры и географи­ческого распространения. Эти материалы сопровождались хорошими геоботаническими картами, в дальнейшем тре­бовавшими лишь детализации.
Первая сводная «Карта растительности Туркестана» была составлена еще в дореволюционный период, но опуб­ликована только в 1926 г. Она ценна тем, что выделенные в ней растительные группировки тесно увязываются с оп­ределенными ландшафтами территории.
Несмотря на все это, дореволюционные исследования имели и существенные пробелы, в первую очередь обус­ловленные социально-экономическими условиями периода Прежде всего следует отметить значительную ограничен­ность территориального размаха ботанических работ. Вплоть до установления Советской власти большая часть внутренних пустынных и высокогорных районов края оста­валась либо крайне слабо изученной, либо совсем не тро­нутой исследованиями. С другой стороны, ботанические исследования чаще носили флористической характер. Возникшие же в этот период обобщающие идеи о геогра­фии и генезисе растительности и флоры также формирова­лись в процессе маршрутных пересечений территории и стали возможными только благодаря большой эрудиции и целеустремленности наиболее талантливых исследовате­лей края.
Последовательное развитие всех аспектов географиче­ского познания растительности края на базе маршрутных и площадных исследований относится уже к советскому периоду. Ускоренное развитие основных ботанико-географических идей и представлений советских ученых связано с восприятием и критическим осмыслением богатого науч­ного наследия прошлого.
Характерно, что до революции растительный покров Средней Азии почти целиком изучался научными силами центра. После революции сразу же возникли местные на­учные центры, которые определили дальнейший ход бота­нических исследований в крае. Таким координирующим центром большинства ботанических работ явился Средне­азиатский университет, в институтах и кафедрах которого сразу же сгруппировалось большое число талантливых ученых и исследователей. Так как организация универси­тета совпала с бурным развитием народного хозяйства края, перед его сотрудниками был поставлен ряд задач, связан­ных с исследованиями географического характера. С пер­вых же дней организации научных работ университета его ботанические исследования являлись неотъемлемым звеном комплексных естественноисторических работ.
С географической точки зрения наиболее важным и ха­рактерным моментом является то, что ботанические иссле­дования САГУ развивались преимущественно в геоботани­ческом направлении. Сама же геоботаника в университете развивалась как экологическая геоботаника. К этому при­вели не только общие тенденции развития теоретической мысли и творческое развитие идей дореволюционных ис­следователей-классиков, но и острая необходимость разра­ботки узловых общегеографических задач народного хозяй­ства Средней Азии преимущественно силами ботаников, наиболее многочисленного и сильного отряда коллектива ученых университета в 20—30-е годы. Среди таких обще­географических проблем на первый план было выдвинуто комплексное изучение и освоение пустынь и высокогорий края. Ботаники САГУ всегда возглавляли разработку этой проблемы и именно благодаря их усилиям были орга­низованы биокомплексные экспедиции.
Развитие ботанических исследований университета, особенно в более ранние годы, тесным образом связано с хозяйственно-производственными задачами по землеуст­ройству, расширению площадей под сельскохозяйственные культуры, выявлению сырьевых ресурсов, учету кормовых фондов и др. Солидное место отводилось учету, использо­ванию и улучшению кормовых ресурсов территории. Благодаря экологической направленности почти все изучение и освоение флоры и растительности разрабатывалось на фоне сложной природной обстановки, непрерывно изменя­ющейся во времени и в пространстве. Поэтому в научных изысканиях Р. И. Аболина, П. А. Баранова, Е. П. Коро­вина, М. Г. Попова, И. И. Гранитова и других раститель­ный покров рассматривается как компонент природы — географическое явление, чуткий показатель характерных черт «порождающей ее среды». По меткому выражению Е. П. Коровина, развитие и распространение «растений зависит от всей совокупности факторов роста, климата и почвы, а поэтому сообщества растений как бы результатируют действие этой совокупности». Далее исследователь поясняет, что «под совокупностью нужно понимать не просто сумму факторов, а комплекс интерферирующих друг с другом материальных и энергетических агентов, имеющих определенный биологический смысл, содержание» (Е. П. Коровин, 1934 б, стр. 5—6).
В трудах сотрудников САГУ достаточно полно отрази­лись и оригинально истолковывались почти все узловые вопросы ботанической географии Средней Азии, как со­став, история формирования и развития флоры и расти­тельности, закономерности сложения растительного покро­ва и его пространственной дифференциации, классифика­ции растительности, геоботаническое районирование, дина­мика растительного покрова и т. д.
Изучение состава флоры Средней Азии. В ботаниче­ских исследованиях САГУ большое внимание уделялось изучению состава флоры как отдельных районов, так и всей Средней Азии. Этому вопросу особенно много пуб­ликаций было посвящено А. И. Введенским, Е. П. Коро­виным, М. В. Культиасовым, М. Г. Поповым и И. И. Гра­нитовым. Кроме отдельных работ, группой сотрудников университета в течение 1923—34 гг. был издан капиталь­ный труд Herbarium Florae Asiae Mediae (вместе с 23 вы­пусками Schedae ad Herbarium Florae Asiae Mediab), получивший высокую оценку ботанической общественности.
В 1920—30 гг. Е. П. Коровиным, М. Г. Поповым, А. И. Введенским, С. Н. Кудряшевым и другими найдены и описаны десятки новых видов и даже родов флоры.
При университете создан гербарий, содержащий в себе свыше 500 тыс. гербарных листов и почти исчерпывающе представляющий среднеазиатскую флору. Научные работы гербария продолжаются и в настоящее время и возглавля­ются одним из лучших знатоков флоры А. И. Введенским.
В флористических исследованиях САГУ наряду с выс­шим растением значительное место отводится низшим расте­ниям (Н. Г. Запрометов, П. Н. Головин).
Флористические работы университета способствовали успешному решению многих ботанико-географических проб­лем, а также облегчили выявление растительных ресурсов края.
Генезис флоры и растительности. Кардинальный во­прос ботанической географии — история развития флоры и растительности нашел свою оригинальную трактовку в ряде капитальных трудов М. Г. Попова (1923, 1927, 1938, 1940), Е. П. Коровина (1935, 1947, 1958, 1962), И. И. Гра­нитова (1964), а также в интересном исследовании И. А. Райковой (1945), показавшей роль геоморфогенеза в формировании растительного покрова Памира.
Как известно, первым научным исследованием, широко ставившим вопрос о генезисе флоры Средней Азии, явля­ется работа А. Н. Краснова «Опыт истории развития фло­ры южной части Восточного Тянь-Шаня» (1888). В ней ав­тор не только связывает флору края с таковой стран Пе­редней Азии и Средиземноморья, но и определяет общую тенденцию смены флор Средней Азии, сопровождающуюся регрессией мезофильных и наступанием ксерофильных форм.
Создание более стройной и законченной концепции о генезисе флоры и растительности Средней Азии в совет­ский период принадлежит М. Г. Попову. Анализируя становление и историческое развитие ряда крупных систе­матических групп из флоры края (например родов Cicer, Eremostahys, Zygophyllum) на фоне последовательной эво­люции палеоэкологической обстановки их существования, ученый настойчиво выдвигает теорию о генезисе пустын­ной флоры не только Средней Азии, но и всего ксерофитного мира Северного полушария, в особенности Евразии — Старого Света. Основу этой теории составляют представ­ления М. Г. Попова о «Древнем Средиземье», частью ко­торого является Средняя Азия. Впервые введенное в науку автором понятие «область Древнего Средиземья» представляет собой третичную сушу, которая на материке Евразии протягивается от Гибралтарского пролива на за­паде до Б. Хингана на востоке и включает в себя все аридные области этого континента. Понятие Древнего Сре-диземья было обосновано настолько убедительно, что впоследствии его приняли почти все ботанико-географы страны. В последнее время (1960) Е. М. Лавренко, не­сколько расширяя границы, трактует его как субдоминион Голарктики.
М. Г. Попов, хотя начинает историю формирования ксерофитной флоры Древнего Средиземья с мела и палеогена,, но решающее значение придает более поздним изменениям, происходившим с конца миоцена и начала плиоцена. Рас­крывая первые страницы в истории возникновения и раз­вития пустынно-ксерофитных элементов, он впервые устанавливает древние корни средиземноморской флоры. Это: 1. Тропическая ксерофитная флора Вельвичии, основ­ным центром формирования которой является Африка, и 2. Мезофильная флора Гинкго умеренных широт. Узловой момент концепции М. Г. Попова тот, что после образова­ния единого Гондвано-Арктогейского материка флора Вельвичии распространяется на север и сталкивается с фло­рой Гинкго. В дальнейшем происходит активный процесс их глубокого взаимопроникновения. В результате на пре­обладающей части территории Средней Азии получает широкое развитие процесс скрещивания вышеуказанных двух различных флор и образование гибридогенных систем групп, составляющих ядро современной ксерофитной фло­ры края и прилегающих к ним территорий. Таким обра­зом, при создании целостной картины развития пустынно-ксерофитных элементов и выяснении путей их последова­тельной смены и преобразования автор главенствующее значение придает процессам миграции в гибридизации как ведущим факторам общего эволюционного процесса. Имен­но в сочетании этих явлений автор видит основную линию как формо- и видообразования, так и последующего рассе­ления флористических комплексов по территории. В по­следнем важное значение придается контактному геогра­фическому положению Средней Азии между «провинция­ми» Древнего Средиземья.
В флорогенетической концепции ученого определенный удельный вес занимают его взгляды о ботанико-географическом районировании Древнего Средиземья на основе анализа генезиса флоры и палеоэкологической обстановки. Схема районирования области Древнего Средиземья имеет следующий вид (М. Г. Попов, 1940):
I. Восточная подобласть
1. Монгольская провинция (Внутренняя Монголия». Кашкария).
2. Иранская провинция (Джунгария, Средняя Азия, Восточное Закавказье).
3. Восточноередиземноморская провинция (Палестина, Сирия, Северная Аравия, Малая Азия, Месопотамия, Ар­мения, Западное Закавказье).
II. Западная подобласть
4. Южноевропейская провинция.
5. Североафриканская провинция.
Производя это районирование и устанавливая генети­ческие связи указанных подобластей и провинций, М. Г. По­пов решительно выступает против одного из краеуголь­ных положений флорогенетика мировой известности А. Энглера. Последний утверждал, что систематические группы лишь западных подобластей и провинций обнаруживают явную самобытность, а что касается систематических групп восточных провинций, в частности Иранской, в состав ко­торой входит и Средняя Азия, то они представляют собой дериваты западных флор. Вскрывая ошибочность этого, утверждения на примере флорогенетического анализа родов Eremostachys, Cicer и Zygophyllum, M. Г. Попов показы­вает самобытность флоры Восточного Средиземья. Ссыла­ясь на факты исторической геологии, ученый допускает пол­ную возможность миграции флор не только с запада на восток, но и с востока на запад. На основании этого он определяет подобающую роль Средней Азии в расселении ксерофитной флоры.
Флорогенетическое наследство М. Г. Попова о станов­лении и развитии флоры Средней Азии огромно, и оно оказало решающее влияние на последующую эволюцию этой проблемы. Поэтому не случайно в литературе созда­лось мнение о том, что гипотезы других ученых, возникшие в последнее десятилетие,— лишь варианты взглядов М. Г. Попова (Е. П. Коровин, 1961). Причина тому — по­следовательное развитие главной линии фундаментального теоретического построения о становлении ксерофитного ми­ра Евразии со все возрастающей аргументацией до логиче­ского его завершения в виде целостной научной концепции. В этом немалую услугу оказало также творческое восприя­тие исследователем наиболее прогрессивных обобщающих Идей ученых-классиков.
М. Г. Попов не соглашался с А. Н. Красновым о преоб­ладающем автохтонном развитии флоры Средней Азии и выдвинул идею о решающей роли инвазии вышеназванных флор в формировании систематических групп. Однако в настоящее время есть сторонники и миграционной и авто­хтонной теории на происхождение и развитие ксерофитной флоры края. Так, М. М. Ильин (1937 и 1946) создал ги­потезу об автохтонном происхождении флоры Древнего Средиземья. В частности, он констатирует то, что пустын­ная флора Средней Азии развивалась in siti по солено-водным побережьям Тетиса без каких-либо существенных генетических связей с третично-лесной флорой. И. И. Гра­нитов (1964), исходя из представлений о литоральном и островном происхождении флоры Древнего Средиземья, также придерживается взгляда об автохтонном характере генезиса флоры пустынь Средней Азии. М. Г. Попов при­дает большое значение миграциям, но не оценивает их как механическое перемещение флор, а наоборот, считает необ­ходимым фактором, способствовавшим возникновению но­вых форм и усиливающим видообразования. Другим движущим фактором видообразования по М. Г. Попову яв­ляется гибридизация.
Очень существен методический подход М. Г. Попова к проблеме истории флоры. Им убедительно доказано, что флора в процессе своего исторического развития постоянно находится под непосредственным и активным воздействием комплекса природных процессов и явлений. Следовательно, установленные ученым методом эколого-генетического ана­лиза близкие исторические связи флоры и растительности Средней Азии, особенно субтропической части последней, со странами Средиземноморья и Передней Азии одновре­менно подчеркивают явные черты сходства в общей экологи­ческой обстановке этих территорий. Последнее обстоятель­ство придает исследованиям М. Г. Попова и прикладной характер, в частности, в вопросах интродукции растений.
На основе анализа истории развития флоры и среды ее существования в широком пространственном диапазоне ученый определил естественноисторическое место Средней Азии в составе Восточной подобласти ксерофитной области Медитерранис или Иранской провинции Древнего Средиземья. Как будет показано дальше, флорогенетический ма­териал широко используется ученым также при внутреннем ботанико-географическом районировании Средней Азии.
Удачное и последовательное развитие получает концеп­ция Древнего Средиземья, а также методика эколого-генетических исследований растительности в крупных биогео­графических исследованиях Е. П. Коровина. В данном слу­чае нас интересует прежде всего еще более конкретное и широкое освещение вопросов происхождения, развития и расселения растительности Средней Азии в свете аргумен­тации из области палеогеографии и палеоботаники.
Е. П. Коровин стремился определить естественные ботанико-географические отношения края и его отдельных частей, исходя из специфики физико-географических усло­вий в их историческом развитии. Широко используя пос­ледние достижения геологической науки для воссоздания экологической обстановки прошлых эпох, исследователь сам вносит немало нового в расширение геологических пред­ставлений о Средней Азии. В этом отношении большое зна­чение имеют обнаруженные им в Ю.-В. Туркмении (Ур. Ер-Ойландуз) и в других районах остатки третичных ра­стений и их палеоботаническая расшифровка. По убеждению Е. П. Коровина, подобные данные являются «единственным абсолютным показателем» о прошлом растительности и сре­ды ее существования.
По обобщающим данным Е. П. Коровина (1935, 1941, 1958, 1961), основные вехи в истории происхождения со­временной растительности представляются в следующем виде.
В отличие от М. Г. Попова, Е. П. Коровин начало тес­ной преемственной связи современной растительности приурочивает к третичному периоду, когда на территории нынешней Средней Азии сталкиваются две разнородные и ранее территориально сильно разобщенные флоры: север­ная мезофильная лесная и южная субтропическая ксерофитная. Ксерофитный характер южной туркменской флоры показывается на примере растительных остатков Ер-Ойландуза, принадлежащих к родам Rhus семейства фисташко­вых, миртовых, розоцветных и протейных. Мезофильная растительность северной же части Средней Азии, по его утверждению, была представлена типичными смешанно-лиственными лесами арктотретичного типа. Присутствие среди остатков третичной мезофильной флоры—бука, гра ба, ореха, ликвидамбра и других видов — показатель от­носительно теплого и достаточно влажного климата.
Палеогеографическая картина олигоценового времени была такова, что большая часть равнинной Средней Азии, а также некоторые районы Памиро-Алая были заняты вода­ми Тетиса. «Суша в олигоцене была представлена в Сред­ней Азии областью, ныне занятой сопочной страной Казах­ского нагорья, горами Каратау и Чу-Илийскими, Тянь-Ша­нем, изолированными высотами внутри Кзыл-Кумов» (Е.П.Коровин, 1941, стр. 40). Вследствие такого распреде­ления суши и водной поверхности в олигоцене более благо­приятные, условия для расселения имела растительность северного типа, простиравшаяся на юге вплоть до Гиссарского хребта. Оказавшись в менее выгодном положении для распространения, южная субтропическая флора была очень стеснена, хотя и не была исключена «возможность заноса ее представителей с южных берегов на северные».
Изменение физико-географических условий Средней Азии после олигоцена, в связи с сокращением акватории Тетиса, сопровождалось интенсивными тектоническими дви­жениями альпийского орогенеза и возникновением Памира, гор Дарваза, Заалайского хребта, Копет-Дага и т. д. Так­же освобождается из-под вод моря Ферганская котловина, Ташкентский район и др. Самое главное — устанавливается очевидная сухопутная связь между третичным — Киргиз­ским материком севера и молодой сушей юга.
Все эти палеогеографические преобразования усложняли и арену жизни растительности. В сложении и расселении растительного покрова последующих эпох ведущее значе­ние имели: а) все усиливающиеся черты континентальности и б) широкая инвазия на севере южного типа растительно­сти.
В миоцене ареал третичных ксерофитов еще не заходил на север дальше хр. Каратау; последний явился как бы границей между растительностью арктотретичного типа, постепенно приобретающей черты умеренности, и южной туркменской растительностью, явно изменяющейся в сто­рону еще большей ксерофитизации. Дальнейшее развитие туркменской растительности привело к возникновению своеобразного растительного типа гаммады.
Усиливающийся процесс аридизации экологической об­становки особенно прогрессирует в связи с альпийским орогенезом. Аридизация сопровождается трансформацией гаммады в новый экологический тип—фриганы. Вместе с тем, ареал этого типа расширяется за счет опустыненных пространств Ц. Казахстана. В этот период уже устанавли­вается четкое различие в экологической обстановке север­ных и южных пустынь.
В специальном исследовании (1935) Е. П. Коровин утвердил мнение о том, что северные пустыни (а также горы) Средней Азии в отличие от южных как по составу флоры, так и по характеру растительности и экологическо­го облика еще с третичного времени обнаруживали много черт сходства с Центральной Азией; южные же горы имели более близкие связи со странами Передней Азии. Эта мысль развивается в ряде последующих работ.
Развитие растительного покрова Тянь-Шаня и других гор происходит как за счет местных трансформаций, так и за счет мигрантов из других горных областей. В возник­новении субнивальной растительности в эпоху оледенения также имело место сопряженное развитие процессов автох­тонного формообразования и инвазии.
Послеледниковый период сопровождался более широ­ким развитием мезофильной растительности (лесов и лу­гов) под большим влиянием северных широт, и в равнин­ной части усиливающиеся черты опустынивания привели к возникновению и большому территориальному размаху псаммофильной растительности пустынь.
Последующие этапы формирования растительного по­крова края характеризовались еще большей аридизацией экологической обстановки и в связи с этим широким гос­подством ксерофитних сообществ.
Изменение же мезофильной растительности происходит по линии ее явной регрессии. Одним из доказательств общей регрессии мезофильных формаций является воз­никновение и широкое распространение дерновинно-злаковых степей, определяющих основной фон современных растительных ландшафтов на обширных территориях гор.
Усиление аридизации в горной части края сказалось в том, что в южных цепях Тянь-Шаня, а также в ряде хреб­тов Памиро-Алая широкое распространение получили арчовые леса и заросли ксерофитных кустарников.
Общая тенденция прогрессирующей аридизации и как результат этого процесса широкое развитие горно-степных и других ксерофитных группировок взамен типичных ме­зофильных является как бы унаследованной, так как явно обнаруживается и на современном этапе эволюции расти­тельного покрова края.
Таким образом, в концепции Е. П. Коровина с геогра­фической точки зрения наиболее существенными момен­тами являются: 1. Развитие взгляда М. Г. Попова об истоках происхождения современной растительности. 2. Установление времени происхождения основных типов растительности, особенно аридных. 3. Определение основ­ных генетических элементов растительного покрова и выяс­нение их экологического склада. 4. Более четкое выявление основной линии последовательной эволюции в развитии растительного покрова Средней Азии. 5. Создание идеи о том, что современная дифференциация пустынь Средней Азии на северные и южные подзоны по комплексу эколо­гических черт растительности и географической обстанов­ки является унаследованной с прошлых геологических эпох. 6. Выявление роли горообразовательных процессов в развитии и расселении флоры. 7. Установление совре­менной тенденции (ксерофитизации) в эволюции расти­тельного покрова. 8. Дополнительная мотивировка взгля­дов предшественников (И. Г. Борщова, А. Н. Краснова и др.) о решающей роли ксерофитного флорообразования в формировании растительных формаций и гор края и т. д.
Закономерности современной дифференциации расти­тельности. Исследования университета играли решающую роль в формировании современных представлений по веду­щей проблеме геоботаники Средней Азии — выявления закономерностей географического распространения и определения структуры растительного покрова. Ей посвя­щено много публикаций, среди которых ведущее положе­ние занимают труды Р. И. Аболина, Е. П. Коровина и М. Г. Попова.
Изучение территориальных дифференциаций расти­тельного мира связано прежде всего с определением зо­нального положения растительности Средней Азии, выяв­лением характера пространственных изменений раститель­ного покрова на равнине и в горах.
В истории развития взглядов о распределении расти­тельного покрова края довольно заметно обособляется два зтапа. Вплоть до 30- х годов исследователи растительности пытались найти черты сходства зонально-поясного расчле­нения Средней Азии с таковыми только умеренного поя­са Евразии. Это привело к определенному затушевыванию ряда важнейших черт Средней Азии, обусловленных кон­тактным положением последней в пределах умеренного и субтропического поясов, влиянием флор различного гене­зиса, а также местными природными условиями. Однако глубокое изучение истории развития растительности и среды ее существования и научный анализ современных физико-географических условий все ярче обнаруживал своеобразие зонально-поясных явлений в крае. Если се­верная часть края в общем-то отражает зональное измене­ние растительного покрова, характерное для умеренных широт, то в южных частях обнаружены существенные отличия.
Сталкиваясь с новыми фактами, исследователи попы­тались объяснить своеобразие растительного покрова южной части края со спецификой современной экологиче­ской обстановки. В этом выдающаяся роль принадлежит Р. И. Аболину (1929), доказавшему заметное различие Средней Азии в ее северной и южной частях по комплексу природных черт, в первую очередь, по гидротермическому режиму — важному экологическому фактору. С именем этого исследователя связано определение второй важней­шей закономерности в распределении растительности Средней Азии — закономерности регионального распреде­ления, основанной на выявлении местных особенностей природных факторов — климата, почв и др.
Идея региональных воздействий несколько позже в отношении почв была удачно развита И. П. Герасимовым (1933), а в комплексном естественноисторическом плане получила развернутую мотивировку в исследовании Е. П. Коровина и А. Н. Розанова (1938). Последние дока­зали принадлежность южной части Средней Азии к суб­тропическому поясу, а не к умеренному, как это предпола­галось раньше. При этом южная часть края, по их данным, входит в состав субтропического пояса как континенталь­ный вариант сухих субтропиков.
Это утверждение помогло выявить специфические чер­ты растительного покрова южной половины края —«Сред­неазиатской провинции». Последняя по флористическим и-геоботаническим признакам похожа на страны Средиземно­морья и Передней Азии.
Исследования Р. И. Аболина и Е. П. Коровина убе­дительно показали, что указанные различия не замыкаются на равнине, а сохраняются и в горной части. Однако различие северных и южных гор несколько смягчается под влиянием закономерностей вертикальной дифференциации растительности. В целом в работах сотрудников универ­ситета региональный принцип не противопоставляется зональному, а наоборот, рассматривается как явление кон­кретизирующее внутризональные различия в распределе­нии растительности.
Дальнейшее расчленение растительного покрова уже проводится раздельно для равнинной и горной частей. Согласно данным вышеназванных исследователей наи­более существенная черта равнинной части края — арид­ный режим. Решающее влияние его на растительность проявляется не только в прямом воздействии климатиче­ских факторов, но и через влияние аридности на рельеф, процессы выветривания и почвообразования.
Е. П. Коровин (1934, 1934а, 1935, 1958, 1962) неопро­вержимо доказал, что в основе поширотных изменений растительности пустынь лежат фациальные (провинци­альные) различия аридного режима, тогда как во внутри-фациальной дифференциации на первый план выдвигают­ся: субстрат, условия рельефа и тесно связанные с ними геохимические процессы.
Идея о большом значении субстрата в дифференциации растительности пустынь имеет давнюю историю. Первые и вполне конкретные указания по данному вопросу встреча­ются в работах И. Борщова (1865) и А. Н. Краснова (1888); в советский период эта идея наиболее мотивирова­на М. Г. Поповым (1923, 1924, 1925, 1925а) и Е. П. Ко­ровиным.
Кстати сказать, М. Г. Попов развивает мысль о том, что и «комплексы нагорной флоры поддаются естественно­му расчленению по тому же признаку». Однако последняя мысль не раскрывается автором в его последующих публи­кациях.
С географической точки зрения интересны взгляды ученых университета о северном геоботаническом рубеже пустынной зоны. История развития этих представлений приведена нами при характеристике результатов Бетпакдалинских экспедиций. Здесь же хотелось отметить, что установленная ботаниками университета северная граница пустынь отражает современный взгляд большинства геог­рафов по данному вопросу.
Высотная поясность растительности. Плодотворное развитие получил в САГУ один из узловых вопросов ботани­ческой географии Средней Азии — вопрос о высотной поясности растительности. Закономерная смена раститель­ности и всего природного комплекса с увеличением высоты местности привлекает внимание почти всех геоботаников САГУ, но наиболее последовательное истолкование полу­чила она в трудах М. Г. Попова (1922, 1925, 1928, 1929, 1941), Е. П. Коровина (1924, 1934, 1958, 1962), Р. И. Аболина (1929, 1950), М. В. Культиасова (1927).
Обзор достижений ботанической науки о высотной по­ясности в Средней Азии приведен в опубликованной ра­боте К. 3. Закирова (1947). Последним дается критико-сопоставительный анализ почти всех поясных схем, воз­никших с середины XIX в., т. е. начиная со схем Шренка (1880—1882) и П. П. Семенова-Тян-Шанского (1856— 1857) и кончая схемами 40- х годов нашего столетия. Ра­бота К. 3. Закирова особенно интересна тем, что анализ и оценка всех предыдущих схем дается им в географиче­ском аспекте и в связи со стремлением автора создать универсальную четырехступенчатую схему высотных поясов (чуль, адыр, тау, яйлау). Однако автор больше внимания уделяет терминологии и поэтому характеристика эволюции взглядов о структуре высотных поясов не доводится до логического конца.
К большим достижениям ботаников университета сле­дует отнести их утверждение, что внутризональные (фа­циальные) изменения природных условий в определенной степени отражаются на характере высотной поясности в северных и южных частях гор края. К такому важному обобщению привела многолетняя работа ботаников САГУ по выяснению структуры поясной схемы растительности в различных частях гор, сопоставление их между собой, а также открытие новых типов растительности и отыскание их места в ряду высотных поясов.
Характерно, что в основу представлений большинства ученых университета легло признание превалирующей ро­ли климатических закономерностей в повысотном распро­странении растительного покрова. Этой идеей проникнуты работы Р. И. Аболина (1929, 1929а, 19296, 1930). Ученый пришел к выводу о глубокой специфике высотных расти­тельных поясов в разных регионах края. Как писал Е. П. Коровин: «Исследования Р. И. Аболина показали, что, во-первых, изменение растительности в горах Средней Азии проходит не обязательно в порядке зональной смены, как утверждали предшественники, опиравшиеся на общий зонально-поясной закон; во-вторых, более полное проявле­ние этого закона констатируется в Тянь-Шане, тогда как Памиро-Алай существенно от него отклоняется; в-третьих, что вообще проявление этого закона зависит от совокуп­ности условий, в частности, в Средней Азии от гидроре­жима» (1962, стр. 333).
Много нового внесено по высотной поясности раститель­ности М. Г. Поповым, что изложено в его интересных ра­ботах «Растительные высотные пояса в горах Средней Азии» и «Дикие плодовые деревья Средней Азии». В пер­вой он доказывает, что спектры растительных поясов в горах на севере и на юге Средней Азии заметно отлича­ются друг от друга. Главную причину этого отличия М. Г. Попов видит в том, что в южных горах, в связи с большой континентальностью климата и других факторов, количество осадков почти не превышает оптимального ко­личества для произрастания растений горных степей. Ана­лизируя составленную им же схему взаимоотношений меж­ду осадками и высотой местности в северных и южных горах, автор приходит к заключению о том, что в южных горах широкое развитие получают пояса горной «полупу­стыни и полустепи», часто, но не везде выражен пояс обычной горной степи, который непосредственно переходит в субальпийскую степь, а лесной пояс выражен очень не­четко. В отличие от южных, в северных горах наибольшее развитие получает пояс степи, довольно хорошо выражен лесной пояс, «пояса полустепи и полупустыни сильно ре­дуцированы».
М. Г. Попов, по-видимому, первый из советских ботани­ков вплотную подошел к вопросу выделения типов расти­тельных поясов на примере гор Средней Азии. Доказав своеобразную структуру высотных поясов в южных и се­верных горах, он даже приходит к выводу о том, что «на­ружный и Центральный Тянь-Шань имеют тип поясности промежуточный между типичными южными и типичными же северными горами» (Избр. соч., стр. 277). Основные отличия промежуточного типа от северного и южного он видит в том, что в нем прекрасно выражен степной пояс, где степная растительность достигает пышного развития; вовсе отсутствует (наружный Тянь-Шань) или же выра­жен пятнами (Ц. Тянь-Шань) лесной пояс.
Е. П. Коровин, определяя состояние этого вопроса в начале 20- х годов, писал, что «если для северных облас­тей Туркестана ботанико-географическая литература рису­ет схематическую, но верную зональную картину, то для южного Туркестана таковая или противоречива, или не­ясна» (1924, стр. 19). Поэтому он стремится в первую очередь выявить черты сходств и различий высотных растительных поясов между северными и южными горами. Так, на основе подробного исследования смен высотных поясов и составляющих их растительных сообществ в до­лине р. Ангрена он приходит к важному заключению о том, что в отношении структуры высотных поясов 3. Тянь-Шань существенно отличается от других частей Тянь-Шаня и находит общие черты сходства с южными горами, в частности с Копет-Дагом (1924).
Однако несколько позже, Е. П. Коровин в своей рабо­те «Растительность Средней Азии и Южного Казахстана» (1934), увлекшись критикой концепции Р. И. Аболина о высотных поясах Средней Азии, вопреки ожиданию гово­рит: «… пояса в обычном понимании этого слова, именно ботанические пояса, как изображение зональных явлений, Е горах Средней Азии отсутствуют» (1934, стр. 256). По­этому он не выделяет высотные растительные пояса. Но, описывая растительность снизу вверх по выделенным им же экологическим типам, как «пустыня», «горная полупус­тыня», «горные степи», «луга и сазы», «гляциальная расти­тельность», указывает на существование в пределах края определенной высотно-поясной закономерности в диффе­ренциации растительности и всего природного комплекса. Более того, в приложенной экспликации растительности Средней Азии, автор дает и раздел «поясные явле­ния», в которых выделяет пять геоботанических групп, последовательно сменяющих друг друга по высоте. Притом в каждой поясной группе он выделяет «северные» и «юж­ные» типы и специальную категорию —«инверсионные типы» (высокогорные степи и пустыни).
В комплексном естественноисторическом исследовании Е. П. Коровина и А. Н. Розанова (1938) в пределах Средней Азии устанавливается три обобщенных природных пояса по климатическим названиям: аридный, суб­аридный и гумидный. Здесь убедительно мотиви­руется утверждение, что поясность в северных и южных горах строится по-разному — по двум планам — и зависит от положения гор в провинции.
Таким образом, идея о двух типах поясности в горах Средней Азии, высказанная М. Г. Поповым еще в 1929 г., подтвердилась в труде Е. П. Коровина и А. Н. Розанова.
М. В. Культиасов (3. Тянь-Шань, 1927), М. М. Советкина (Ц. Тянь-Шань, 1930), И. А. Райкова (Памир, 1925, 1930, 1936, 1944) на примере различных районов доказали, что формы проявления структуры высотных растительных поясов весьма разнообразны и обусловлены действием азональных факторов.
Следует отметить, что в установлении самобытности вертикального ряда поясов растительности отдельно взятых горных районов и выявлении их главнейших различий от таких же горных территорий очень часто первостепен­ное значение придавалось характеру самой нижней (на­чальной) ступени высотной геоботанической лестницы, так как особенности высших ступеней развертываются на фоне первого звена высотной поясности. В этом отношении, несомненно, положительную роль сыграло выделение М. Г. Поповым (в 1925 г.) в особый тип «глинистой пус­тыни с эфемерами». Этот тип распространен на лёссовых равнинах южной части Средней Азии и характеризуется отсутствием устойчивых неэфемеровых форм, в частности поолыни. «Глинистую пустыню» М. Г. Попов, позже М. В. Культиасов (1927), выделил в особую «зону эфемер­ной растительности», которая, начиная с 3. Тянь-Шаня, на юге Средней Азии замещает полынно-пустынный пояс северных гор. Зона эфемеровой растительности сверху сменяется «зоной разнотравной сухой степи».
Как видно, в основе представлений ученых САГУ о высотных поясах растительности лежало географическое понимание закономерности. Специфика структуры высот­ных поясов в различных частях гор Средней Азии объяс­няется прежде всего регионально-фациальным характером проявления дифференциации растительности и условий ее местообитания. Нарушают эту картину высотно-зональной закономерности резко выраженная контрастность экспози­ции (М. Г. Попов и М. М. Советкина), отсутствие более или менее горизонтальных поверхностей на склонах гор, слабая выраженность ступенчатого строения (ярусов) гор­ных сооружений, интенсивность эрозионных процессов (Е. П. Коровин), пестрота субстрата (М. В. Культиасов), горные инверсии температуры и осадков (М. М. Совет­кина, И. А. Райкова) и др.
Вопросы типологии растительности. В исследованиях университета классификация растительности выступает как ведущий метод познания ботанико-географических особен­ностей. Поэтому она затрагивается почти во всех крупных обобщающих и региональных геоботанических работах.
Критико-сопоставительный анализ основных взглядов по данной проблеме в свете уже сложившихся теоретиче­ских основ классификации растительности осуществлен в специальной работе Е. П. Коровина и Е. Е. Коротковой (1946). Разбирая состояние концепций о высших таксоно­мических рангах классификации растительности как во­обще, так и конкретно на материалах Средней Азии, ав­торы выступают с новой системой взглядов. До появления их работы в литературе утвердился экологический метод установления типов растительности. Этот метод разраба­тывался в двух направлениях: чисто экологическом и эколого-физиономическом.
В первом на передний план выдвигается изучение экологической обстановки, экологического облика и осо­бенностей растительности. Во втором центр внимания падает на изучение самого растительного покрова, его со­става, структуры и адаптивных признаков. Е. П. Коровин и Е. Е. Короткова, отмечая положительную роль первого направления в развитии представлений о типологии расти­тельности, указывают и на его недостатки: «1. В этом случае исследователь подменяет признаки объекта клас­сификации признаками ему не принадлежащими. 2. Не во всех случаях можно поручиться за правильную оценку местообитания и его факторов, наконец 3. Не всегда сход­ство или различие условий существования является причи­ной различия растительности» (стр. 4).
Преимущество второго метода — в нем учитываются признаки, присущие самой растительности, но мотивиру­ются они экологически. Однако и этот метод бессилен раскрыть естественные взаимоотношения внутри расти­тельного покрова, показать генетические связи между рас­тительными комплексами и динамику развития последних.
В исследованиях университета нашли свое отражение оба направления. Экологический метод, в его чистом виде применяется в сводных трудах Р. И. Аболина. Он устанавливает типы растительности в соответствии с зональной дифференциацией растительного покрова и других компо­нентов природы.
Эколого-физиономический метод развивается в работах М. В. Культиасова, М. Г. Попова, И. И. Гранитова и в более ранних работах Е. П. Коровина. В этих исследова­ниях при установлении типов, наряду с распределением растительности, уделяется внимание характеру самого рас­тительного покрова.
Указывая на ограниченность обеих модификаций эко­логического метода, Е. П. Коровин и Е. Е. Короткова выдвигают весьма плодотворную идею о том, что при разработке вопросов типологии растительности наряду с эколого-морфологическими критериями следует использо­вать исторический принцип. Этот принцип требует сопряженного изучения процессов формообразования и измене­ния растительных сообществ на фоне эволюции физико-географической среды.
В интерпретации Е. П. Коровина и Е. Е. Коротковой тип растительности — особая эколого-генетическая ступень в истории развития растительности, сочетающая в себе флористический состав, структуру и экологические черты растительного покрова. Тип растительности — динамиче­ская система, непрерывно варьирующаяся во времени. Именно в этом заключается, на наш взгляд, суть их кон­цепции, глубоко проникнутой идеей эволюционизма.
Каждый тип растительности обладает определенными чертами самобытности, обусловленной комплексом причин, среди которых «играет существенную роль характер диф­ференциации современной арены жизни, пройденные исто­рические пути, их географическая изолированность и, на­конец, пространственная протяженность условий, харак­терных для существования типов» (стр. 16). Исходя из этих теоретических предпосылок, авторы предлагают клас­сификационную схему растительности Средней Азии, состоящую из четырех экологических групп типов, объединяющих 16 типов растительности.
Группа аридных типов:
1. Тип эфемеров
2. » кустарников псаммофитов
3. » полукустарников ксерофитов
4. » галофитов
Группа субаридных типов:
5. Тип дерновинистых степей
6. Тип степей-саванн
7. » фриганы, или нагорные ксерофиты Группа гумидных типов:
8. Тип тугаев
9. » лугово-бологный
10. » субальпийских лугов
11. » арчовников
12. » листопадных кустарников и лесов
13. » тайги
Группа субнивальных типов:
14. Тип альпийских лугов
15. » горных тундр
16. » криофитов
Большую убедительность придает этой схеме и ее тео­ретическому обоснованию анализ формирования всех типов в широком эколого-генетическом аспекте. Значение этой схемы для сравнительно-географического изучения и оцен­ки территории не вызывает сомнений.
Данная концепция несколько видоизменяется в более поздних работах Е. П. Коровина (1949, 1958, 1961). С включением петрофильных и гидрофильных групп общее число типов доводится до 21.
Приведенный обзор ботанико-географических исследова­ний показывает, что Среднеазиатский университет, благода­ря наличию в его составе ряда крупных представителей со­ветских ботаников, играл решающую роль в познании фло­ры и растительности края. Выявляется широкий диапазон научных интересов ботаников университета и все усиливаю­щаяся их склонность к теоретическим обобщениям. Трудно найти проблемы, связанные с флорой и растительностью . края, в той или иной степени не затрагивающиеся в их тру­дах. При этом, что особенно важно, благодаря экологиче­скому направлению исследований, основные вопросы науч­ного познания растительности и флоры разрабатываются в географическом аспекте.
В обзоре нами преднамеренно не освещались вопросы геоботанического районирования. На них мы остановимся в разделе, посвященном в целом природному районирова­нию.

• ← Характеристика основних наукових досягнень САДУ у вивченні природи Середньої Азії. Грунтово-географічні дослідження
• Характеристика основних наукових досягнень САДУ у вивченні природи. Вивчення тваринного світу →