Несмотря на то что на основной части восточной половины Центральной Европы сохранились многочисленные и отчетливые следы пребывания здесь балтийского суб­страта, подавляющее большинство исследователей, как в нашей стране, так и за рубежом, продолжают искать древнейшую прародину славян к северу от Карпатских гор, где-то на пространстве между реками Одером, Вислой и Днепром, если брать наиболее крайние мнения. Разница во взглядах состоит лишь в том, что одни сдвигают эту территорию более к востоку, другие более к западу.

Так, например, по мнению Ф. П. Филина, прародина славян находилась на территории, заключенной между верховьями Западного Буга и средним течением Днепра, сюда входила «Припять с ее притоками, т. е. Полесье, которое своими болотами. . . отделяло славян от балтий­цев. . . Восточная граница славян остается неясной, но вполне возможно, что славянское население издревле находилось и на левобережье Днепра, между нижним те­чением Десны и Сожа. Южные и юго-восточные земли славян граничили со степными (и лесостепными) райо­нами, занятыми иранскими (скифо-сарматскими) племе­нами. Между иранцами и балтийцами лежал славянский массив. . . Факты заставляют нас предполагать, что славянские поселения на западе не достигали Вислы».

Напротив, другой советский славист С. Б.Бернштейн, очерчивая примерно такой же ареал, считает, что на за­паде устойчивой границей праславянского мира в тече­ние многих веков являлась река Висла.

Чешский историк и археолог Л. Нидерле ставил опре­деление западной границы славянской прародины в за­висимость от того, удастся ли «археологам выяснить эт­ническую принадлежность полей погребений лужицко-силезского типа. . . Если удастся, то старая граница прародины славян конца II тыс. до н. э. продвинется за Эльбу и Заале, если же нет — останется в области Вислы».

Относительно восточного предела праславянской пра­родины взгляды G. Б. Бернштейна, Л. Нидерле, а также польских ученых К. Мошинского, Г. Улашина, Я. Роз­вадовского в основном совпадают с точкой зрения Ф. П. Фи­лина. При этом все они руководствуются главным образом «методом исключения» (выражение С. Б. Бернштейна) и соображениями «общеисторического порядка» (выраже­ние Ф. П. Филина). «Мы не знаем иных этнических групп, которые с полной уверенностью можно было бы поселить здесь, — замечает С. Б. Бернштейн. — Балтийские пле­мена жили к северу от Припяти. Венеты обитали к западу от данной территории (С. Б. Бернштейн, следуя за поль­ским лингвистом Т. Лер-Сплавинским, не считает ран­них венетов-венедов славянами. — В. К.). Никогда не жили на этой территории кельты, фракийцы и иранцы. . . не было на этой территории в I тыс. до н. э. и финнов».

Ненадежность данного метода очевидна: в нем одно ма­лоизвестное — прародина славян — определяется посред­ством других столь же неизвестных предположений о месте проживания древних скифов, фракийцев, кельтов и т. д., границы расселения которых в различные периоды истории были весьма различны.

Другой важный довод сторонников восточной ориен­тации — так называемая зооботаническая теория, кото­рая основывает свои выводы на анализе содержащихся в славянских языках названий растений и представителей животного мира. Считается, например, установленным, что на предполагаемой прародине славян росли дуб, береза, липа, ясень ж верба, так как их названия звучат совершенно одинаково во всех славянских языках и обо­значают одни и те же породы деревьев. А вот слово ель, несмотря на то что оно имеется во всех славянских языках, в чешском (jedle) и в польском (jodta) прилагается к пихте. Ель же у поляков зовется swierk, а у чехов smrk. В свою очередь болгары смрикой называют можжевельник. От­сюда заключают: пихту славяне узнали значительно позже, тогда, когда продвинулись в места, где росло это дерево, но не росла ель.

Заимствованными из других языков считаются также названия таких деревьев в славянских языках, как бук, тисс, явор (белый клен), лиственница, черешня и некоторые другие, которые растут в Западной и Центральной Европе — примерно до линии Висла — Карпаты — Сред­ний Дунай и неизвестны к востоку от нее. Вследствие этого и прародину славян ищут вне пределов распространения данных деревьев, а именно между Вислой, Западным Бугом, Припятью, Карпатами и средним течением Днепра. Ненамного достовернее и другие доводы зооботаники. Достаточно сослаться на слова известного языковеда М. Фасмера, который, касаясь лингвистических заклю­чений, основанных на анализе зооботанической термино­логии, заметил, что, опираясь на них, не составляет боль­шого труда доказать, будто на территории древней пра­родины славян «водились слоны и верблюды». Такой скептицизм языковедов в отношении выводов коллег объясняется, с одной стороны, большой степенью гада­тельности определения исконности или заимствования того или иного зооботанического термина, а с другой — из­менчивостью и подвижностью границ фауны и флоры. Так, по данным палеоботаники, в связи с общим потеплением климата в Европе за последние 2—3 тыс. лет восточ­ная граница бука продвинулась на сотни километров в на­правлении с запада на восток. Где на этом пути славяне заимствовали то или иное слово, доподлинно неизвестно. Более того, многие выводы зооботанической лингви­стики легко представить со знаком минус, т. е. доказать с их помощью противоположное. Например, в отношении ели и пихты с равным основанием можно утверждать как о переносе названия ель (jedla) с ели на пихту, так и, наобо­рот, — с пихты на ель. Соответственно этому миграцион­ный поток славян в одном случае будет иметь направление с востока на запад, а в другом — с запада на восток. Сторонники более западного местонахождения славян­ской прародины (а к ним относятся польские ученые Ю. Костшевский, Л. Козловский, Я. Чекановский, Т. Лер-Сплавинский, М. Рудницкий, чешский археолог Я. Филипп, советский лингвист В. В. Мартынов и совет­ский археолог Ю. В. Кухаренко) ищут ее в основном в меж­дуречье Вислы и Одера. В основе их взглядов лежит пред­полагаемая принадлежность лужицкой культуры целиком (Ю. Костшевский, М. Рудницкий, Я. Филипп) или отчасти (Т. Лер-Сплавинский) славянам. Обосновывается это тем, что у славян и носителей лужицкой культуры совпадают места поселений, форма и приемы строительства жилищ, погребальные обряды (трупосожжение), а главное, опять-таки тем, что в противном случае для славян в Европе I тыс. до н. э. вообще не найти места для поселения, имея в виду, что они являются одним из значительнейших народов этого континента. Несовпадение же форм кера­мики объясняют сложным развитием культуры, в исто­рии которой наряду с прогрессом известны и периоды застоя и возвратного движения. В частности, считается, что большим бедствием для предков славян было наше­ствие кельтов.

Главным лингвистическим доводом висло-одерской тео­рии служит ссылка на общность гидронимии бассейнов Вислы и Днепра, которая в пределах последнего повто­ряется в уменьшительных формах, что, по словам Т. Лер-Сплавинского, отчетливо свидетельствует о том, что пер­вая из них «старше и отсюда вторично перешла на Приднепровье». С другой стороны, топонимика припятского Полесья в массе своей сугубо славянская, а это зна­чит, что она возникла сравнительно поздно, когда славяне уже сложились в особую этническую общность со своим специфическим языком.

Слабым местом висло-одерской гипотезы является при­знание отсутствия славяно-германских языковых свя­зей. Правда, Лер-Сплавинский на основании формаль­ного статистического учета утверждает, что в фонетике и грамматике славянские языки имеют с германскими на три общих явления больше, чем германские с балтий­скими, а в лексике — 94 общих слова против 52 специфи­чески балто-германских, и вследствие этого заключает, что славяне жили западнее балтийцев, в непосредствен­ном соседстве с германцами. Но, как замечает В. В. Мар­тынов (сам сторонник этой гипотезы), статистические выкладки только в том случае могут быть признаны эф­фективными, если они производятся на основании боль­шого числа равноценных с какой-то определенной точки зрения фактов: факты же, собранные из разных хроноло­гических пластов и ярусов языковых систем, нельзя со­поставлять и подвергать статистическому учету.

Желая поддержать указанную теорию, В. В. Марты­нов произвел специальное исследование славяно-герман­ских лексических связей древнейшей поры, в результате которого пришел к выводу о наличии тесных языковых контактов между славянами и германцами начиная с са­мых ранних времен. Однако многие из его этимологиче­ских построений вызывают сомнения и поэтому не сни­скали признания в широких лингвистических кругах.

Таким образом, можно сказать, что висло-одерская локализация древнейшей прародины славян на сегодня еще очень далека от того, чтобы считаться окончательно доказанной. Особенно большие возражения вызывает до­ведение крайних границ ее до Балтийского моря и средней Эльбы (К. Яжджевский и Г. Лябуда).

И все же в пользу гипотезы о западной, а, вернее, на наш взгляд, юго-западной, т. е. карпато-дунайской, прародине славян можно привести больше аргументов, чем в пользу восточной днепровско-припятской их пра­родины.

Первый аргумент — подмеченное С. П. Толстовым удивительное совпадение племенных названий полабских, поморских и других западных славян с древней­шими, известными на данной территории этническими наименованиями рубежа первых веков нашей эры, кото­рые источники относят к восточногерманским народам (*Звездочкой отмечены параллели, установленные Б. А. Рыба­ковым).

Племена висло-одерского междуречья первых веков до нашей эры и первых веков нашей эры

Лугии

Ругии

Силинги

Вельты

Лемовии

Марсинги

Гелизии

Хатты с вождем Укрмиром (Страбон)

Дидуны

Хизо-[ барды]

[Ланго]-барды

Земноны

Воланы

Вандалы

Варины

Западнославянские племена раннего средневековья (VIII—XII вв.).

Лужичане

Ругяне или руяне

Слензяне

Велеты-лютичи

Лемузы

Марачане (мораване)

Геленсичи *

Хуттичи *

Дедошане *

Хижане

Бодричи

Земчичи

Поляне

Венеды

Вагры

На отдельные из приведенных совпадений ученые и раньше обращали внимание, но объясняли это тем, что славянские племена, заселившие территорию Восточной Германии в VI—VII вв., переняли племенные имена своих германских предшественников, которые незадолго перед тем почти полностью покинули занимаемую ими прежде землю. Однако, как справедливо замечает С. П. Толстов, «заимствование племенных названий явление крайне редкое в истории», а перенятие победите­лями имен побежденных представляет и вовсе «историче­ский нонсенс, обсуждать который с ученым видом можно только при заранее принятом желании доказать недока­зуемое».

Правда, известно, что отдельные племена получали наименования в зависимости от природных особенностей края, в силу этого они могли совпадать у народов раз­ных языковых систем (например, подразделение готов на грейтунгов — степняков и тервингов — лесовиков в период их пребывания на территории нынешней Украины, там, где впоследствии мы находим восточнославянские пле­мена полян и древлян; землеописное имя венеды, о котором говорилось выше), но в рассматриваемом случае перед нами почти полное совпадение этнической карты двух разных эпох, отделенных одна от другой промежутком вре­мени более чем в 500 лет и к тому же лишенных в боль­шинстве своем указанного землеописательного признака.

Некоторое расхождение в окончаниях в приведенных выше двух группах племенных этнонимов, особенно в части, касающейся древних племен, легко может быть объяснено различными источниками информации: известно, что древние наименования дошли до нас в греческой и латинской транскрипции, полученной, как можно по­лагать, через посредство других народов, и прежде всего германцев и кельтов. Указанным обстоятельством обу­словлено, по мнению G. П. Толстова, обилие племенных окончаний на инг, ии, лът, он и т. д. «На самом деле, — пишет он, — мы имеем не больше права видеть германцев в предках славянских слензян — силингах, чем славян в упоминаемых русскими летописями черноклобуцких и половецких племенах (берендеичах, каепичах, таксоби­чах и прочих)».

Мы не склонны судить столь категорично, как цити­рованный нами автор, так как считаем, что для этого у нас нет пока достаточных оснований, но полагаем, что вывод о якобы заимствовании славянами племенных на­званий у «разреженного» германского населения рас­сматриваемой территории должен быть решительно от­вергнут.

Какой бы характер ни приписывать славянской коло­низации этих мест — мирный, «ползучий», как называют иногда миграцию славянских народов некоторые уче­ные, — колонизация есть колонизация, и в ней всегда наличествуют два неравноправных компонента: погло­щаемый, ассимилируемый и поглощающий, ассимилирую­щий. Последним к концу I — началу II тыс. н. э. оказался здесь славянский элемент во всех отношениях — в язы­ковом, культурном, этнографическом. Возникает резон­ный вопрос: почему «победители»-славяне должны были отказаться от своих старых племенных наименований и принять этнические названия не сумевших оказать им сопротивления в других областях жизнедеятельности германских племен? Мы не говорим о том, что еще подле­жит доказательству сама так называемая славянская ко­лонизация этой части Европы, о которой нам фактически «ничего не известно достоверного». Ни полабские народ­ные предания, ни ранние немецкие хроники не говорят об этом ничего конкретного. Они пишут о походах славян, об их разбоях на суше и на море, о захвате отдельных немецких городов, но ни в одном из источников нет ни слова о том, что славянские племена к востоку от Эльбы осели и живут на землях тех или иных немецких племен или пограничных марок. Эта точка зрения сложилась много позднее, в XIX в., в связи с потребностью идео­логического оправдания германской агрессии против славян. Для обоснования ее были использованы сообще­ния античных писателей, вроде того, что «Эльба проте­кает посередине Германии», или известий о пребывании готов, герулов, вандалов, лангобардов и других так на­зываемых восточногерманских племен в низовьях Вислы, Одера и Эльбы. На первый взгляд, все это строго соот­ветствует источникам, но нельзя не учитывать, что ан­тичные авторы были очень плохо осведомлены о состоя­нии дел на севере и во внутренних частях Европейского континента, о чем свидетельствует признание одного из наиболее компетентных писателей древности Страбона: «Что находится по ту сторону Эльбы, прилегающему к берегу Океана, нам ничего не известно достоверного».

Слабое знание древними этнографии даже сравнительно близких им народов хорошо видно на примере колебаний Тацита в отношении певкинов — племени, жившего в низовьях Дуная, которых он по одним признакам отно­сил к германцам, а по другим — к сарматам.

Таким образом, совпадение этнической номенклатуры в междуречье Вислы и Эльбы следует объяснить не сла­вянской экспансией в эту область, а, наоборот, более ран­ним вторжением сюда германских племен, как об этом свидетельствуют Иордан, Павел Диакон, а также поздней­шие научные изыскания.

Возможно, впрочем, и другое допущение, поддержи­ваемое некоторыми западноевропейскими учеными: в рассматриваемое время народы северных областей Центральной Европы в этнографическом, а вполне ве­роятно, и в языковом отношении еще не успели достаточно резко отдифференцироваться один от другого. Это вытекает, в частности, из несовпадения границ архео­логических культур с известными нам позже этническими ареалами. В связи с чем весьма любопытна чрезвычайная близость структурных моделей и семантики личных имен ранних славян и германцев, подмеченная еще П. И. Шафариком, но удовлетворительно не объясненная до сих пор.

Германские имена Альпигас, Салигаст

Вальдман

Валамир, Тиудимир, Филимер, Маркомир Кунград, Конрад Фольквидр, Арнвидр Видерик, Видикула, Видимир

Лиудивит (позднее Людо­вик)

Витольд, Витегес

Леудовольд, Лиудогер

Радигес, Радульф, Родагайс

Марбуд

Тотила, Гунила, Оптила, Трапстила

Славянские имена

Доброгаст, Пирогаст, Нала­гает, Родогаст (имя боже­ства бодричей)

Лютоман, Родман, Венцман

Владимир, Драгомир, Любо­мир, Годимир

Милорад, Отрад

Пустовид, Сновид

Видислав, Видит, Вид, Вида

Самовит, Боговит

Вита, Витко, Витомир

Людмил, Людмила

Радивой, Радомир, Родим

Хвилибуд

Гудила, Кутила

Приведенный список можно значительно расширить, однако и так понятно, что перед нами не простое заимст­вование имен или построение их по сходным моделям, а несомненное семантическое сходство составных компо­нентов антропонимов, которые и фонетически различаются еще весьма незначительно. Невероятно, чтобы все эти, с одной стороны, славянские мир, вид, род, рад, а, с дру­гой — германские ман, ила были непонятны дававшим их древним германцам и славянам. Свидетельствует ли это о славянской подоснове так называемых восточных гер­манцев или о близости в рассматриваемую пору славян­ских и германских языков друг к другу, судить пока трудно, тем более что в последнее время в лингвистике явно наме­тилась тенденция относить формирование современных нам языковых групп европейских народов к гораздо более позднему времени, чем это считали еще в недавнем прош­лом.

Другой аргумент — топонимия, наука о географиче­ских названиях или, как иногда ее образно называют, «язык земли».

Пребывая на той или иной территории, народы дают названия различным географическим объектам и тем самым как бы оставляют на ней свой автограф. Будучи однажды данными, географические названия передаются затем из поколения в поколение, сохраняясь зачастую даже в тех случаях, когда давший их народ ушел из этой местности или же вовсе исчез с лица земли. Происходит это потому, что народы испокон веков живут не в отрыве один от другого, но находятся в постоянном культурном общении, при котором заимствуют и географические наи­менования незнакомых для себя мест. Вот почему топони­мия представляет собой один из наиболее достоверных исторических источников, который, если его правильно прочитать, может дать ключ к разгадке многих тайн прош­лого. Правда, прочитать топонимические «письмена» дело далеко не из легких.

Сменяя на протяжении веков друг друга, народы не всегда сохраняют доставшиеся им в наследство геогра­фические названия в неизменном виде. Гораздо чаще они их переводят или переделывают в соответствии с зако­нами своего языка. В связи с этим исследователя топони­мики подстерегает множество западней и коварных ло­вушек, выбраться из которых с честью удавалось в прош­лом далеко не всякому, отчего в среде ученых существует весьма скептическое отношение к этой отрасли науки. Дело осложняется и тем, что методология топонимических исследований находится еще в зачаточном состоянии и может предложить занимающимся ею лишь очень мало­продуктивные и ненадежные «закон ряда» да «метод струк­турного анализа» формантов, образующих географиче­ские названия. Тем не менее, опираясь особенно на по­следний метод, нам представляется возможным утверждать, что древняя прародина славян находилась скорее на за­паде, чем на востоке очерченного выше ареала, т. е. междуречья Вислы и Днепра.

Во-первых. Территория верхней части бассейнов Вислы, Одера и отчасти Эльбы и Днепра, как это было установлено в конце прошлого века русским исследователем И. П. Фи­левичем, а в более близкое нам время подтверждено тру­дами польских ученых Я. Розвадовского, М. Рудниц­кого и Т. Лер-Сплавинского, полна гидронимических повторов, что с несомненностью свидетельствует о языко­вой однородности создавшего ее населения. Так, назва­ние реки Луг (польское Leg) на территории Польши и Западной Украины повторяется свыше 100 раз; Берза и производные от нее — 210 раз; Дубровка и производные от корня дуб — только в пределах Польши — 180 раз; Бобр, Бобрава, Бобровка там же — 32 раза; Кия, Киянка— 15; Морава, Мурава — 16 раз, не считая рек с таким же названием в Чехии, Словакии, Югославии и Белоруссии. Многократно повторяются также названия Стрипа — Лужская и Днестровская, Липа — Стырская и Днестров­ская, Студянка — Западно-Бугская и Днестровская, Черемош — Закарпатский и Припятский, Солокия — Бугская и Днестровская и многие другие. Всего, по подсче­там Филевича, — до 150 названий, связывающих северо­прикарпатские районы с бассейнами Одера, Вислы, Днепра, Дуная и Эльбы в одно целое.

Во-вторых. В пределах отмеченного ареала отчетливо прослеживается «движение» гидронимов в направлении с запада на восток и с юга на север, определяемое по уменьшительному характеру названий и архаичности образующих суффиксов, что подчеркивали А. Л. Пого­дин, а позже Т. Лер-Сплавинский. В числе таких дублей можно указать на названия рек Одр и Одрова в Польше и притока Днепра — Одров, болота Одрино в Полесье; рек Тысмен — в Венгрии и Тысменица на Украине; Лопушна бассейна Серета и Лопушнянка Тиссы Черной; Коломыя в Мазовии и Коломыйка — притока Припяти; Оспа в Польше и Осница в Белоруссии; Олт в Румынии и Олъта украинская (приток Тру бежа); Лом бассейна Дуная, Ломка бассейна Одера и Ломница — притоки Днепра, Попрада и Топли; Тисса и Тиссовец Днепра, наконец, Дунай и Дунаец бассейна Вислы, Днепра; Ду-наец и ряд других, однокорневых с этим названий рек, разбросанных по широкому пространству от Прикарпатья до Южной Прибалтики (ср. литовское Дюна — Западная Двина).

Общность гидронимии с повторами деминутивного (уменьшительного) характера имеет место и значительно западнее указанного ареала, достигает среднего течения Дуная и даже заходит на его правый берег: реки Мура бассейна Дравы (правого притока Дуная) и Муреш — бассейна Тиссы (название однотипное с Моравой, Мура­вой); Раба — правый приток Дуная и Равка — бассейн Вислы; Грон — левый приток Дуная и Горнад — ле­вый приток Тиссы; Лех в Тироле и Лух — в Польше (немецкое die Kleine Lohe, т. е. «маленькая Ло[х]е»).

Движение с запада на восток прослеживается и по рас­пространению таких старых славянских гидронимиче­ских суффиксов, как ец, ац, которых чрезвычайно много (местами почти до трети всех названий населенных пунктов) в топонимии Южной Польши, Чехословакии, Сербии и Хорватии. В нашей стране, — по словам В. А. Нико­нова, — названия с суффиксом ец тем гуще, чем древней славянское заселение. Так, в западных областях Украины Ивано-Франковской, Тернопольской и Черновицкой — названия с этим суффиксом составляют более 3%. В Вин­ницкой и Хмельницкой — 1,5%, тогда как в южных областях — Днепропетровской, Кировоградской, Одес­ской, Николаевской — лишь какие-то доли процента. В Херсонской подобных названий совсем нет. Та же зако­номерность наблюдается и среди гидронимов. В верховьях Прута и Серета насчитывается 12% названий рек с суф­фиксом ец, в бассейне верхнего Днестра уже только 5%, в бассейне Северного Донца — 2,5%, в Приазовье — меньше 1%. Ту же картину дает распространение фор­манта ица. В Словении этим суффиксом образована почти четверть всех гидронимов, на Украине в бассейнах Прута, Серета и в верховьях Донца — меньше 2%. Южнее острова Хортицы по Днепру они отсутствуют совершенно.

В-третьих. Топонимия западной части славянских земель, включая сюда также и район Карпатских гор в пределах нынешней Румынии, дышит глубокой архаич­ностью, на что указывают такие древние ее формы, как Брда, Вда, Гвда, Вкра, Скрва, Блъг, Попрад, Гор, со спе­цифическим для славянских языков сочетанием несколь­ких согласных. Здесь мы встречаем также и подавляющую часть гидронимов и топонимов с уже известным нам фор­мантом ава, который в славянских языках некогда был достаточно продуктивным, на что указывают такие назва­ния, как Шумава, Одрава, Острава, Дубрава, Планява (планина — по-болгарски «гора»), Житава, Плугава, Вло­дава, Сучава, Свежава, Морава. В восточнославянских землях подобных названий мы почти не находим, исклю­чение составляют населенные пункты Чернява и Полтава, причем славянская принадлежность последнего вызывает большие сомнения.

Особый интерес представляет наличие большого числа славянских географических названий архаического облика в Карпато-Дунайском бассейне на территории современ­ных Венгерской и Румынской народных Республик, и прежде всего в Трансильвании. Например, реки Красна, Быстра, Черна, Суха, Топля (более десяти названий), Сучава, Молдава, Путна, Яблоница; горы Свинеча, Стынишоара (т. е. «Студеные»), Обрежа; населенные пункты Вадудобрей, Летник, Прилипеки, Пригор, Козла, Белобрежка, Поток, Брешница-Окол, Пристол Окна и др. «Славяне были одно время очень многочисленны на территории бывшей Дакии, — пишет румынский уче­ный М. Макря. — Это явствует из теперешней топони­мии, в которой, за исключением некоторых названий рек, сохранившихся еще с античных времен, славянские названия представляют собой самый ранний слой, а также из лексики румынского языка». В их числе наименова­ния Матка (река в западной части Трансильвании; ср. у Диона Перигета и Стефана Византийского Матоас, — древнее название Дуная), Черна (река и населен­ный пункт; колония Черна (colonia Zernensis, Dierna, Tsierna) упоминается в римских источниках начиная со II в. н. э.); горы Родня, Семеник, Пэдуря Краюлуй (румынская калька со славянского «Окраинный лес»), Металличи (ср. аналогичное название в Чехии — Рудные горы); Войслава, Пленица, Слэвуца, Златна (населен­ные пункты; во II в. н. э. на реке Залатна (Zalatna) нахо­дилась римская колония Апула) и т. п. Все это убедительно свидетельствует о том, что данная территория некогда входила в состав древнейших славянских земель.

По таким названиям, как Пятра-Нямц, Стража; Войняса, Воислава, Куш (старославянское «угол»), Пле-ища, Крайова и Пэдуря Краюлуй, которые отражают тре­вожный военный быт, можно даже определить тот пре­дел, до которого славяне первоначально заселяли Кар­патские горы на юге. Эта территория совпадает с Леси­стым, или Северным, Карпатским хребтом и Трансиль-ванией, известной в средние века под названием Семи-градье. Последнее имя, как полагают некоторые исследо­ватели, образовано от числа семи римских колоний, следовательно, в свою очередь может служить одним из доказательств давности пребывания славянского этноса в рассматриваемом регионе. Наряду с этим из данной тер­ритории исключаются Южный Карпатский хребет и Восточное и Южное Предкарпатье.

Не менее выразительны географические названия, встречающиеся на восточных склонах Карпатских гор, в древней Молдове. Среди здешних топонимов преобладают названия населенных пунктов со значениями тырг (торг, торжище) — Тыргу-Окна, Тыргу-Фрумос, Тыргу-Секуеск, Домнешти-Тырг, Ясский Тырг названия рек Пушна, Пушинка, Путница, Валя-Путней (дословно «До­лина Путны»), а также топонимы типа Тэлмач и др. Они свидетельствуют о наличии преимущественно мирных торговых отношений славян с их соседями. На первый взгляд, это может показаться несколько странным ввиду того, что на востоке соседями славян являлись степные кочевые народы. Но, по-видимому, резкое различие хо­зяйственно-производственных укладов населения: с од­ной стороны — оседлого земледельческого, а с другой — кочевого скотоводческого — и способствовало развитию взаимовыгодных торговых отношений.

Северную и северо-восточную границы славянской прародины установить несколько труднее вследствие того, что здесь славяне тесно соседствовали с летто-литовскими племенами, значительная часть которых впоследст­вии органически слилась с ними, как, например, племя ленчичан с западными славянами (название его объясняется на основе данных балтийских языков: литовское lenke — «дол, долина»). Однако по некоторым характерным гидро­нимам, вроде Упа \ Упе \ Апе (от литовского «река»), можно утверждать, что линия раздела между славянами и летто-литовскими племенами проходила где-то в районе северных отрогов Карпатских гор, отклоняясь к югу на востоке и уходя на север в сторону Балтийского моря — на западе. Почти наверное в состав славянских земель не входила территория современной Словакии, где подавляющая часть гидронимов и топонимов имеет неславянский облик: Фарн, Шарфия, Чатай, Федемышь, Абрагам, Мапад, Небойсу, Шопорпя, Урмии, Гергелов, Лапо-Дормоту, Медер, Бенкеси, Баромлак, Ямфала, Огой, Лот, Фишь, Лулу, Мелек, Долмад, Оловеров, Кере­штур, Покорадз, Реконь, Папчу, Мелеховы, Аранидка, Кишид, Шац, Чани, Физер, Калша, Уйлак, Тегенъ, Лекарш, Гамре, Токайн, Гоча и т. п. Часть этих названий восходит к скифо-аланской языковой среде, часть — к фракий­ской, часть — к более поздней тюрко-угрской.

Западная граница расселения славян в древности, ве­роятно, достигала восточных склонов Альпийских гор, включая сюда бассейн реки Лех — правого притока Ду­ная в верхнем его течении. Это предположение основы­вается на том факте, что в славянских языках сохранилось до сегодняшнего дня некоторое количество слов, свиде­тельствующих о соседстве славян в отдаленном прошлом с народами, говорившими на италийских языках. Ука­жем на такие лексические совпадения: огонь — латин­ское ignis, море — латинское mare, вода — латинское aqua, откуда польское название реки Оки (Qwa), позже, после переселения славян на север и восток, вытеснен­ное заимствованием из северных немецких диалектов (ср. готское wato, древнесаксонское watar, древнеисландское vatu и т. д.), пахать — старославянское орать — латинское агаге, свинья — старославянское прася (откуда современное русское поросенок) — латинское porcus; руда — латинское raudus; весь — «село» — латинское vi­cus и т. д.

Однако очень рано, возможно еще до окончательного оформления предков славян в особую этническую общ­ность со своим специфическим языком, они отделились от носителей италийской речи, в силу чего между ними сегодня и не нащупывается сколько-нибудь значительных общих изоглосс. Правда, недавно известному советскому лингвисту О. Н. Трубачеву удалось установить ряд славяно-латинских и славяно-германских лексических параллелей в названиях гончарной посуды при полном отсутствии таковых между славянскими и балтийскими языками. «Балто-славянские языковые отношения в области гончарной терминологии, — замечает О. Н. Тру­бачев, — не породили ничего равноценного таким парал­лельным совместным праславянско-италийским иннова­циям».

Этот в высшей мере знаменательный факт заставил лингвистов пересмотреть свои взгляды и признать в ка­кое-то неопределенное время истории, как пишет Ф. П. Филин, существование центральноевропейского языкового района. А это последнее дает возможность надеяться, что на славяно-латинские лексические и дру­гие языковые отношения в ближайшем будущем будет обращаться больше внимания, чем до сих пор, а значит, есть основание ожидать и новых открытий в этой об­ласти.

Данные О. Н. Трубачева подтверждает археологиче­ский материал, который свидетельствует, что истоки ма­териальной культуры славян находились где-то на юго-западе, в районе Карпат и Дунайского бассейна, но от­нюдь не на востоке — в Северном Причерноморье или каком-либо другом месте. Так, по словам румынского археолога М. Макри «характерные элементы славянской керамики (форма урн, отсутствие ручек, тщательная обра­ботка на гончарном круге и гребенчатый орнамент из пря­мых и волнообразных линий) появляются еще. . . в рам­ках дославянской керамики на территории Придунай-ских областей в непосредственном контакте с римской и византийской цивилизациями».

Это же признают и чешские археологи: «Древняя куль­тура городищ — славянская, кажется, скорее основы­валась на культурах латенской и римской. . .»

Несколько менее четко границы древнейшей славян­ской прародины рисуются по антропологическим данным, но и здесь общий абрис полностью совпадает с очерчен­ным выше контуром. Так, если взять антропологиче­ский материал лишь из несомненно славянских земель — района к северу от Карпат, то мы обнаружим четыре основных антропологических типа: 1) умеренно длинно­головый с небольшими размерами черепа и лица, так называемый прибалтийский; 2) длинноголовый широко­лицый — кроманьонский; 3) длинноголовый узколицый — моравский и 4) среднедлинноголовый широконосый и прогнатный (с выступающими вперед челюстями) — силезский, известные в данных местах уже с эпохи неолита и ранней бронзы и пережиточно встречающиеся даже в на­ши дни.

Первые два из названных типов в эпоху неолита и бронзы были распространены гораздо шире, чем очерчен­ная нами или признаваемая другими славистами террито­рия древнейшей славянской прародины (прибалтийский, например, тип был известен в Ютландии, на юге Скандинавского полуострова, в Южной и Северо-Восточной При­балтике и в ряде других смежных территорий Восточ­ной Европы), и вряд ли могут быть признаны исконно славянскими. Распространение среди славян в средние века прибалтийского типа объясняется, с одной стороны, усилением контактов между отдельными племенными группами и народами, а с другой — экспансией с севера на юг «прибалтийцев», в которых, вероятнее всего, сле­дует видеть протооснову древних германцев. Появление кроманьоидных черт в физическом облике средневековых западных и восточных славян, напротив, можно увязать с продвижением их в районы обитания летто-литовских племен и ассимиляцией этих последних славянами на всем пространстве к северу от Карпатских гор вплоть до озера Ильмень и верховьев Волги и Оки.

Наибольший интерес для нас представляет третий, или моравский, антропологический тип, границы рас­пространения которого целиком умещаются в рамках реконструированной нами древнейшей славянской пра­родины. Этот «долихокранный узколицый тип, выявляю­щийся, — по словам Т. А. Трофимовой, — наиболее ярко у славян из Угорской Скалицы (Моравия) и Слабо­шева, прослеживается через унетицкую культуру до нео­литического населения культуры шнуровой керамики на территории Чехословакии», а также в «Австрии унетицкого и галыптатского времени». В период раннего средне­вековья с этим типом сближается население, проживав­шее в районе Познанского воеводства (Польша), и некото­рые группы восточнославянского племени северян.

Таким образом, и из антропологических данных как будто вытекает тот же самый вывод, а именно что областью первоначального формирования славянства является тер­ритория, непосредственно примыкающая к среднему и отчасти верхнему течению Дуная и охватывающая верховья рек Эльбы, включая и ее левые притоки, Одера и Вислы.

• ← Место под Солнцем
• Берега позабытой Отчизны →