По сходах розвитку особистості. Частина друга

Становление личности

Как происходит становление личности, как она развивается, как из «неличности» или «еще нелич­ности» рождается личность. Младенец, это очевидно, лич­ностью быть не может. Взрослый, бесспорно, личность. Какая личность — другой вопрос. Как и где произошел этот переход, трансформация, скачок к новому качеству? Сразу? Одномоментно? Вряд ли. Об этом мы уже говорили, пытаясь увидеть те события (к примеру, маленькие победы над собой, над своим страхом, над своим эгоизмом), которые могли стать импульсами для рождения личности. Скорее всего, этот процесс имеет постепенный характер, шаг за шагом мы про­двигаемся вперед к тому, чтобы стать личностью. Но тогда — еще один вопрос: а есть ли в этом движении какая-либо закономерность или все это носит чисто случайный характер? Вот где приходится выйти на исходные рубежи давней дискус­сии о том, как развивается человек, становясь личностью. По поводу этой проблемы было сломано немало копий, да и спор по сей день не окончен, но, не углубляясь в него, попы­таемся обсудить одну из обоснованных гипотез.

Как мы уже знаем, человеку присуща потребность быть личностью, т. е. оказаться и оставаться в максимальной сте­пени представленным в жизнедеятельности других людей, и способность быть личностью — наличие индивидуальных особенностей, позволяющих удовлетворять эту потребность. Удовлетворение этой потребности при наличии соответствующих способностей выступает как персонализация индиви­да. Напомнить все это необходимо, так как принцип персо­нализации лежит в основе наших дальнейших рассуждений.

Что же, с точки зрения этого принципа, является источ­ником развития и утверждения личности? Противоречие ме­жду потребностью человека в персонализации и заинтере­сованностью значимого для него окружения принимать лишь те проявления его индивидуальности, которые соответствуют его интересам. Идет ли речь о переходе малыша из детского сада в школу, подростка в новую компанию, абитуриента — в трудовой коллектив, призывника — в армейское подразде­ление, служащего — в новое учреждение, невестки — в семью мужа и т. д., или же говорится о развитии личности от мла­денчества до гражданской зрелости, мы не можем себе мыс­лить этот процесс иначе как вхождение его в жизнь общно­сти, которая приемлет его или не приемлет, задачам которой он отвечает или не отвечает, к которой он должен приспосабли­ваться или ее приспосабливать к своим нуждам и целям. Этот процесс подчинен психологическим закономерностям, которые воспроизводятся относительно независимо от особен­ностей той группы, в которой он протекает, — и в началь­ных классах школы, и в новой компании, и в производствен­ной бригаде, и в воинском подразделении, и в спортивной команде. Они вновь и вновь будут повторяться, но каждый раз наполняясь новым содержанием. Мы назовем их фазами развития личности. Этих фаз три.

Итак, первая фаза становления личности. Человек не может осуществить свою потребность в персонализации раньше, чем освоит действующие в группе нормы (нравственные, учебные, производственные и др.) и не овладеет теми приемами и средствами деятельности, которыми владеют другие ее члены. Поторопится что-то в ней изменить — ему скажут: со своим уставом в чужой монастырь не лезь. Он должен быть уподоб­лен окружающим, пока его задача — «быть как все». Это достигается (одними более, другими менее успешно), но в конечном счете при переживании некоторой утраты своих индивидуальных отличий. Ему может показаться, что он пол­ностью растворен в «общей массе». Происходит нечто вроде временной потери личности. Но это его субъективные пред­ставления — потому что фактически человек зачастую про­должает себя в других людях своими деяниями, имеющими значения именно для других людей, а не только для него са­мого. Объективно он уже на этом этапе может при известных обстоятельствах выступить для других как личность.

Вторая фаза порождается обостряющимся противоречием между необходимостью «быть как все» и стремлением чело­века к максимальной персонализации. Что же, приходится искать средства и способы для осуществления этой цели, для обозначения своей индивидуальности. Так, например, если некто попал в новую для него компанию, то он, по-видимому, не станет пытаться сразу в ней выделиться, а прежде попро­бует усвоить принятые в ней нормы общения, то что можно назвать языком этой группы, допустимую в ней манеру оде­ваться, общепринятые в ней интересы, выяснит, кто для нее друг, а кто враг, Но вот, справившись, наконец, с трудностями адаптационного периода, поняв, что для этой компании он «свой», иногда смутно, а иногда остро, он начинает осозна­вать, что, придерживаясь этой тактики, он как личность в какой-то мере себя утрачивает, потому что другие не могут в этих обстоятельствах ее разглядеть. Не разглядят — за счет его неприметности и «похожести» на любого. Тут он, может быть, припомнит слова «Бригантины», стихотворения-песни Пав­ла Когана: «Пьем за яростных, за непохожих…» Другими словами — за настоящую личность. Как не почувствовать собственную ущербность! И тогда он не только проявит по­требность быть личностью, но и поищет средства для ее удов­летворения. В этом случае мобилизуются все внутренние ре­сурсы для утверждения своей индивидуальности, у кого какие найдутся. Обозначим эту вторую фазу как фазу индивидуали­зации.

Вероятно, каждый из читателей переживал эту фазу разви­тия личности. Мне лично хорошо запомнились мои проблемы в школьные годы. Был я, надо сказать, весьма начитанным пареньком и в этом отношении мог представлять интерес для сверстников. Дефицит увлекательных книг и тогда был велик, телевизора еще не было, и нередко вокруг меня собиралась стайка ребят со двора и я им пересказывал что-нибудь захва­тывающее, к примеру из книг Жаколио, Буссенара, Габо­рио, или с жаром живописал поединок на ножах благородного капитана Педро с отвратительным разбойником Крамо. Кни­га так и называлась «Капитан Педро» (автора не припомню). Так что процесс индивидуализации, очевидно, протекал бла­гополучно. Но это во дворе. А за его пределами? С этим было хуже — в других местах, в незнакомых компаниях мне не­чего было предъявить, особенно на первых порах. Тогда мой друг — он был старше меня на два года — «подвесил» меня на турнике (так тогда именовали гимнастическую перекла­дину). Запомнил почти дословно его первое пояснение: «Слу­шай! Ты придешь в любой двор, «поковыряешься» на тур­нике, сделаешь «задний бланш» или «солнышко» — и всё. Везде будешь хвост трубой держать и других учить». Так и произошло. Одно из средств успешной индивидуализации было освоено.

Третья фаза — интеграция — определяется противоре­чиями между уже сложившимися стремлением и способ­ностью человека быть идеально представленным в других своими особенностями и потребностью окружающих принять, одобрить и культивировать лишь те его индивидуальные свой­ства, которые им импонируют, соответствуют их ценностям, способствуют их общему успеху и т. д. Став членом бригады на производстве, молодой рабочий, пройдя адаптацию на второй фазе становления своей личности в коллективе, стре­мится найти пути обозначения своей индивидуализации, своих особенностей, к которым бригада внимательно при­сматривается. В результате эти выявившиеся отличия у од­них (смекалка, юмор, самоотверженность и т. п.) принимаются и поддерживаются, а у других, демонстрирующих, напри­мер, цинизм, лень, стремление свои ошибки свалить на другого, наглость и т. п., могут встретить активное противодей­ствие. В первом случае происходит интеграция личности в группе. Во втором, если противоречия оказываются неустра­ненными, — дезинтеграция, имеющая следствием вытесне­ние личности из группы. Может случиться и так, что возник­нет фактическая изоляция в ней личности, которая ведет к закреплению в характере многих отрицательных черт.

Особый случай интеграции наблюдается, когда не столько человек свою потребность в персонализации приводит в со­ответствие с потребностями общности, сколько общность транс­формирует свои потребности в соответствии с его потребнос­тями, и тогда он занимает позицию лидера. Впрочем, взаим­ная трансформация личности и группы, очевидно, всегда так или иначе происходит.

Каждая из этих фаз порождает и шлифует личность в ее важнейших проявлениях и качествах — в них проте­кают микроциклы ее развития. Представим, что человеку не удается преодолеть трудности адаптационного периода и всту­пить во вторую фазу развития — у него, скорее всего, будут складываться качества зависимости, безынициативности, со­глашательства, появится робость, неуверенность в себе и в сво­их возможностях. Он как бы «пробуксовывает» на первой фазе становления и утверждения себя как личности, и это приводит ее к серьезной деформации. Если, находясь уже в фазе индивидуализации, он, пытаясь реализовать потреб­ность «быть личностью», предъявляет окружающим свои ин­дивидуальные отличия, которые те не приемлют и отвергают как не соответствующие их потребностям и интересам, то это способствует развитию у него агрессивности, замкнутости, подозрительности, завышению самооценки и понижению оцен­ки окружающих, «уходу в себя» и т. д. Может быть, отсюда берется «мрачность» характера, озлобленность. Человек на протяжении своей жизни входит не в одну, а в многие группы и ситуации успешной или неуспешной адаптации, индивиду­ализации и интеграции многократно воспроизводятся. У него формируется достаточно устойчивая структура личности.

Сложный, как это очевидно, процесс развития личности в относительно стабильной среде еще более усложняется в связи с тем, что она в действительности не является ста­бильной и человек на своем жизненном пути оказывается последовательно и параллельно включен в общности, далеко не совпадающие по своим социально-психологическим ха­рактеристикам. Принятый в одной группе, где он вполне ут­вердился и давно уже «свой», он оказывается иной раз отвер­гнутым в другой, в которую он включается после или одно­временно с первой. Ему снова и снова приходится утверж­дать себя в качестве самостоятельной личности. Таким обра­зом завязываются узлы новых противоречий, возникают но­вые проблемы и трудности. Помимо этого, сами эти группы находятся в процессе развития, постоянно меняются, и к этим изменениям можно приспособиться только при условии ак­тивного участия в их воспроизводстве. Поэтому, наряду с внутренней динамикой развития личности в пределах отно­сительно стабильной социальной группы (семья, школьный класс, дружеская компания и т. д.), надо учитывать объек­тивную динамику развития самих этих групп, их особенно­сти, их нетождественность друг другу. И те и другие измене­ния — становятся особенно заметными в возрастном разви­тии личности, к характеристике которого мы переходим.

В рамках теоретического подхода, который положен в ос­нову этой книги, складывается следующее понимание про­цесса развития личности: личность формируется в группах, последовательно сменяющих друг друга от возраста к возрас­ту. Характер развития личности задается уровнем развития группы, в которую она включена и в которой она интегри­рована. А. С. Макаренко говорил о том, что личность разви­вается в коллективе и через коллектив. Можно сказать и так: личность ребенка, подростка, юноши формируется в резуль­тате последовательного включения в различающиеся по уров­ню развития общности, имеющие для него значение на разных возрастных ступенях. Развитие личности определяется про­цессом развития групп, в которых она интегрирована. Наиболее благоприятные условия для формирования ценных ка­честв личности создает группа высокого уровня развития — коллектив. На основе этого предположения может быть скон­струирована вторая модель развития личности — на этот раз возрастного развития, — которая выделяет следующие этапы формирования личности: ранний детский (преддошкольный) возраст (0—3); дошкольное и школьное детство (4—11); от­рочество (12—15); юность (16—18).

В раннем детском возрасте развитие личности осущест­вляется преимущественно в семье и зависит от принятой в ней тактики воспитания, от того, что в ней преобладает — со­трудничество, доброжелательность и взаимопонимание или же нетерпимость, грубость, окрик, наказания. Это будет опре­деляющим.

В результате изначально складывается личность ребенка либо как нежного, заботливого, не боящегося признать свои ошибки и оплошности, открытого, не уклоняющегося от от­ветственности маленького человека, либо как трусливого, ле­нивого, жадного, капризного маленького себялюбца. Важ­ность периода раннего детства для формирования личности была отмечена многими психологами, начиная с 3. Фрейда. И в этом они были правы. Однако причины его определяю­щие нередко мистифицировались. В действительности дело в том, что ребенок с первых месяцев своей сознательной жизни находится в достаточно развитой группе и в меру присущей ему активности (здесь большую роль играют особенности его высшей нервной деятельности, его нервно-психической орга­низации) усваивает тип отношений, которые в ней сложились, претворяя их в черты своей формирующейся личности.

Фазы развития личности в преддошкольном возрасте: первая — адаптация, выражающаяся в освоении простей­ших навыков, овладении языком при первоначальном не­умении выделить свое «Я» из окружающих явлений; вто­рая — индивидуализация, противопоставление себя окру­жающим: «моя мама», «я мамина», «мои игрушки» и т. д., и тем самым подчеркивание своих отличий от окружающих; третья — интеграция, позволяющая управлять своим пове­дением, считаться с окружающими, не только подчиняться требованиям взрослых, но и в какой-то мере добиваться, чтобы взрослые с ним считались (правда, для этого исполь­зуется, к сожалению, чаще всего «управление» поведением взрослых с помощью ультимативных требований «дай», «хо­чу» и т. д.).

Воспитание ребенка, начинаясь и продолжаясь в семье уже с 3—4 лет, как правило, протекает одновременно и в детском саду, в группе сверстников, под руководством воспитателя. Здесь возникает новая ситуация развития личности. Если пере­ход к новому периоду не подготовлен успешным завершени­ем фазы интеграции на предыдущем возрастном периоде, то здесь (как и на рубеже между любыми другими возраст­ными периодами) складываются условия для кризиса раз­вития личности. В психологии давно был установлен факт «кризиса трехлетних», через который проходят многие ма­лыши.

Дошкольный возраст. Ребенок включается в группу ровес­ников в детском саду, управляемую воспитательницей, кото­рая, как правило, становится для него наравне с родителями наиболее значимым лицом. Укажем фазы развития личности внутри этого периода. Адаптация — усвоение детьми норм и способов одобряемого родителями и воспитателями поведе­ния. Индивидуализация — стремление каждого ребенка най­ти в себе нечто, выделяющее его среди других детей, либо позитивно в различных видах самодеятельности, либо в шалос­тях и капризах. При этом дети ориентируются не столько на оценку сверстников, сколько родителей и воспитательниц. Интеграция — согласованность стремления обозначить свою неповторимость и готовности взрослых принять в ребенке только то, что соответствует важнейшей для них задаче обеспечить ему безболезненный переход на новый этап обще­ственного воспитания — в школу — и следовательно, в третий период развития личности.

В младшем школьном возрасте ситуация формирования личности во многом напоминает предшествующую. Школь­ник входит в совершенно новую для него группу однокласс­ников. Эта группа управляется учительницей. Последняя оказывается, по сравнению с воспитательницей детского са­да, еще более значимой для детей, в связи с тем, что она, еже­дневно выставляя отметки, регулирует их взаимоотношения с родителями.

Трудно представить фигуру более значимую для учеников начальных классов, чем их учительница. Мне как-то расска­зали вот такую забавную историю. Мальчик учился в классе, где педагогом работала его мама, Анна Дмитриевна. Вече­ром, когда он сел за уроки, мать, посмотрев через его плечо в тетрадку, сказала:

— Подожди, Леша, я сейчас покажу тебе, как эту задачу можно решить проще.

— Нет, мама! Анна Дмитриевна сказала, что надо решать так!

Авторитет Анны Дмитриевны — учительницы оказался значительно весомее, чем авторитет Анны Дмитриевны — мамы. Все это так типично для этого, самого «законопослуш­ного» возраста. Ролевые характеристики здесь оказываются решающими.

Теперь перейдем к подростковому возрасту. Первое отли­чие — если раньше каждый новый цикл развития начинался с перехода ребенка в новую группу, то здесь группа остается все той же. Вот только в ней происходят большие измене­ния. Это все тот же школьный класс, но как он изменился! Конечно, есть причины внешнего характера, например, вме­сто одной учительницы, которая была суверенным «властите­лем» в начальной школе, появляется много преподавателей. А раз педагоги разные, то возникает возможность сравнения их, а следовательно — критики. Должен сказать, что как я сам, так и многие мои ровесники уже весьма почтенного возраста имели возможность убедиться, что эта критика в общем-то частенько далека от справедливости. Когда я встре­чаюсь с одноклассниками, а мы почти каждые два-три года такие вечера школьных воспоминаний и дружеских бесед устраиваем (окончили мы школу в 1941), то выясняется, что почти все наши учителя были людьми если не замечатель­ными, то во всяком случае очень хорошими. И вот начина­ются покаяния: «Я доску свечой намазал на уроке у Натальи Петровны — а как она математику нам преподавала, чудо! — Я котенка в класс принес и во время объяснения Евгения Ни­колаевича бедное животное за хвост дернул…» С какой теп­лотой говорят об учителях! Уверен, так через много лет будут говорить и те, кто учится сейчас… Но пока критический за­ряд у многих не ослабевает — оттачиваются юмористиче­ские способности. И все-таки это не главные изменения, ко­торые влекут за собой преобразование школьного класса, в результате которых он неприметно становится существенно новой группой.

Прежде всего для каждого его «аборигена» он перестает быть единственной (наряду с семьей) средой обитания. Все большее значение приобретают встречи и интересы внешколь­ные. Это может быть, к примеру, спортивная секция, и ком­пания, собирающаяся для веселого времяпровождения, где центр групповой жизни связан с различными «тусовками» (понятие, которое пока не нашло отражения ни в одном словаре, но уже вошло в обиход, и не только молодежи). Само собой разумеется, социальная ценность этих новых общно­стей, для того, кто в них входит, весьма различна, но как бы то ни было, в каждой из них молодому человеку при­ходится пройти все три фазы вхождения — адаптироваться к ней, найти в себе возможности защитить и утвердить свою индивидуальность и быть интегрированным в ней. Таких но­вых групп у каждого может быть не одна и не две, одновре­менно существующих независимо друг от друга. Как успех, так и неуспех в этом деле неизбежно накладывают отпеча­ток на его самооценку, позицию и поведение в классе. И так с каждым. Удивляются: «Еще в прошлом году Славка был таким тихоней, таким незаметным, голоса его не было слышно, а сейчас и не подойти, нос задрал, а все потому, что уже полгода в секции бокса». Такая трансформация случается пос­тоянно. Перераспределяются роли, выделяются лидеры и аут­сайдеры — все теперь по-новому. Конечно, все это не единст­венные причины коренных преобразований группы в этом воз­расте. Тут и изменение взаимоотношений между мальчиками и девочками, и более активное включение в общественно-политическую жизнь и многое другое. Одно бесспорно, школь­ный класс по своей социально-психологической структуре за год—полтора изменяется до неузнаваемости и в нем чуть ли не каждому, для того, чтобы утвердить себя как личность, надо едва ли не заново пройти адаптацию к его новым требо­ваниям, индивидуализироваться и быть интегрированным. Та­ким образом, развитие личности в этом возрасте вступает в критическую пору.

Циклы развития личности протекают для одного и того же молодого человека в различных группах, конкурирующих по своей значимости для него. Успешная интеграция в одной из них (например, в школьном драматическом кружке) мо­жет сочетаться с дезинтеграцией в группе «неформалов», в которой он до этого без трудностей прошел фазу адаптации. Индивидуальные качества, ценимые в одной группе, отвер­гаются в другой группе, где преобладают иные ценностные ориентации, и это препятствует успешному интегрированию в ней. Противоречия, вызванные неравноценностью положе­ния в разных группах, обостряются. Потребность быть лично­стью в этом возрасте приобретает характер обостренного са­моутверждения, имеющего относительно затяжной характер, поскольку личностно значимые качества, позволяющие впи­сываться, например, в ту же группу «неформалов», зачастую отнюдь не соответствуют требованиям учителей, родителей и вообще взрослых. Развитие личности осложняется в этом слу­чае конфликтами. Множественность, легкая сменяемость и со­держательные различия групп, тормозя процесс интеграции личности молодого человека, создают вместе с тем специфи­ческие черты его психологии, участвуют в формировании пси­хологических новообразований.

Процесс развития личности в трудовых коллективах — специфическая особенность юности, начинающейся в школе, ПТУ, техникуме, но затем перешагивающей границы средних учебных заведений, на простор самостоятельной жизни чело­века. Адаптация, индивидуализация и интеграция личности и здесь обеспечивает становление зрелой личности.

Таким образом, развитие личности — это процесс, подчи­ненный определенным, вполне объективным закономерно­стям. Закономерное не означает фатально обусловленное. Психология не видит в личности лишь точку приложения внешних сил — за личностью остается выбор, ее активность нельзя игнорировать, и за каждым из нас и право поступка, и ответственность за него. Важно выбрать верный путь и, не воз­лагая все надежды на воспитание и обстоятельства, взять на себя принятие решений. Разумеется, каждый, задумываясь о себе, сам ставит перед собой общие задачи и представляет, каким он хотел бы себя видеть.

Стать интеллигентным человеком

Стать интеллигентным че­ловеком! Это что — совет читателю? Ваше недоумение по­нятно. Ведь вы не раз слышали и читали, что школа призвана готовить к трудовой деятельности, что страна остро нужда­ется в квалифицированных рабочих. Куда же его направ­ляет, на что ориентирует автор?! Чтобы все пошли в ученые, писатели, режиссеры, стали представителями других «интел­лигентных» профессий? А кто будет стоять у станка, рубить уголь? Кто поведет железнодорожные составы? Комбайны? Грузовики? Тут что-то не то!

Давайте не торопиться с выводами.

Слово «интеллигенция» появилось более ста лет назад в России. Надо сказать, что в Западной Европе и Америке та­кого понятия вовсе не было. Ввел его русский писатель Петр Дмитриевич Боборыкин. Вскоре это наименование закрепи­лось за общественным слоем людей, относящихся к предста­вителям так называемых свободных профессий: художникам, ученым, журналистам, писателям. Интеллигенция с тех пор — это люди умственного труда, в отличие от тех, кто за­нимается трудом физическим. Среди интеллигенции были и революционеры, и либералы, и консерваторы. Одним лишь фактом принадлежности к этой категории их политиче­ская физиономия не определялась. Классовый подход выде­лял ей промежуточное место между буржуазией и проле­тариатом, она, таким образом, рассматривалась как прослойка в социально-экономическом устройстве. Так оно в общем-то и есть. Вот только выводы, которые из этого бесспорного факта делались, зачастую были весьма неблагоприятные для пред­ставителей этой «прослойки». Интеллигенция в буржуазном обществе далеко не вся обслуживала господствующий класс. При Советской власти подавляющая ее часть активно включилась в созидательный социалистический труд. Однако в годы сталинизма настороженное отношение, а иногда и прямая враждебность к ней преобладали. Командно-админи­стративная система культивировала в массовом сознании представления о якобы извечной гнилостности и социальной ненадежности интеллигенции как «прослойки» между рабо­чими и крестьянами. При этом, по существу, игнорировалось то обстоятельство, что в своем подавляющем большинстве советские интеллигенты — это выходцы из рабочих и кресть­ян. Подозрительное отношение к интеллигенции укрепилось глобальными репрессиями, которые обрушились на лучших ее представителей: профессиональных революционеров, нар­комов, политработников, ученых, поэтов. По приблизительным подсчетам, репрессиям подверглось около 2000 писателей. «Интерес» сталинских карательных органов к интеллиген­ции вполне понятен. Само слово это происходит от латин­ского intelligens (понимающий, мыслящий, знающий). Нужны ли были режиму люди, всё понимающие? Они могли понять, какой деформации подвергались ленинские идеи. Знающие? Они могли знать о действительном положении дел в колхозах, на «великих стройках», в лагерях. Мыслящие? Они могли задуматься над тем, как избавить страну от тоталитаризма. Они были просто опасны, и их устраняли, обезвреживали, дискредитировали. Поэтому черты, которые были присущи этой «прослойке», не выступали в качестве желательных, они не могли быть образцами для подражания. Предпоч­тение отдавалось другим. Начальник (министр, генерал, ди­ректор или кто-то поменьше чином) мог гаркнуть: «Ты мне интеллигентщину не разводи. Я тебе по-простому скажу…» — и дальше на заподозренного в подобном пороке обрушивался каскад грязной ругани. При этом начальствующее лицо чувствовало себя представителем народа, не понимая, что оно не далеко ушло от гоголевского держиморды. Сейчас, в эпоху гласности, отношение к интеллигенции меняется. Писатели, журналисты, экономисты, социологи — в первом эшелоне перестроечного процесса. Свидетельством этому — выборы народных депутатов СССР, появление в советском парламенте значительного числа лучших представителей интеллиген­ции.

Боюсь, что читатель, прочитав это, еще более укрепится в мысли, что я ратую за то, чтобы каждый стал работником умственного труда. Ничего подобного. Нам надо различать интеллигенцию как социальную профессиональную общность и интеллигентность как качество личности человека. Стать интеллигентным человеком это не означает, предположим, поступить на сценарный факультет Института кинематогра­фии. Увы, и окончив его, можно остаться человеком, этим качеством обделенным. Интеллигентность — показатель ду­ховности человека. Ею может обладать рабочий, крестьянин, военнослужащий вне зависимости от его звания и должно­сти, студент и старшеклассник. Ни аттестатом, ни дипломом, ни ученой степенью, ни принадлежностью к творческому со­юзу, ни высоким правительственным постом удостоверить наличие интеллигентности у человека не удастся. Мне знако­мы профессора, которые только по недоразумению могут быть причислены к интеллигентным людям, и я знаю электросвар­щика и медсестру, которые бесспорно к ним принадлежат.

Стать интеллигентным человеком это, таким образом, не означает осуществить профессиональное самоопределение, это значит сформировать у себя совокупность важнейших качеств духовности, которыми обладали лучшие представи­тели русской интеллигенции, давшие нашей стране и всему миру В. И. Ленина, Г. В. Плеханова, В. Г. Короленко, А. П. Че­хова, Н. И. Вавилова, Л. Н. Толстого, В. Э. Мейерхольда, Б. Л. Пастернака, М. А. Булгакова, П. А. Флоренского и многих других замечательных людей.

О каких же чертах личности интеллигентного человека идет речь? О некоторых уже было сказано. Ну, например, принципиальность и личная порядочность, несомненно, долж­ны войти в состав этих качеств личности. Но их значительно больше. Не берусь составлять какой-либо их реестр, но о важ­нейших упомяну.

Приобщенность к богатствам мировой и национальной культуры — первый признак интеллигентности. Наверное, в нашей стране всеобщей грамотности трудно найти человека, который не прочитал хотя бы несколько десятков книг. Од­нако о многом ли это говорит? Существенно, какие это книги. Для интеллигентного человека совершенно обязательно при­своение того интеллектуального, нравственного и эмоциональ­ного богатства, которое содержит золотой фонд мировой ху­дожественной литературы. У меня есть список книг, который составил один глубоко интеллигентный человек для своего внука, посоветовав ему суметь прочитать их до совершенно­летия. Он может быть дополнен и вряд ли является закон­ченным и совершенным, но дает некоторые ориентиры. Я не стану перечислять названия — это займет очень много мес­та, — ограничусь составом авторов по странам. Россия (до революции): А. Пушкин, М. Лермонтов, Н. Гоголь, М. Салты­ков-Щедрин, Ф. Достоевский, Л. Толстой, А. Чехов, И. Тур­генев, Шолом Алейхем, А. Блок, А. Куприн, И. Бунин, Т. Шев­ченко, Ш. Руставели. СССР: М. Горький, В. Маяковский, С. Есенин, Э. Багрицкий, М. Зощенко, М. Шолохов, М. Булга­ков, А. Платонов, О. Мандельштам, И. Ильф и Е. Петров, Б. Пастернак, В. Гроссман, А. Ахматова, М. Цветаева, А. Тол­стой, И. Эренбург. Великобритания: У. Шекспир, Д. Байрон, Д. Дефо, Д. Свифт, Ч. Диккенс, Р. Киплинг, Г. Уэллс, Б. Шоу, А. Конан-Дойль, Д. Голсуорси. (Здесь, конечно, должен был быть назван Дж. Оруэлл, но он тогда был под запретом.) США: Ф. Купер, М. Твен, Э. По, О’Генри, Д. Лондон, Э. Хе­мингуэй, Э. Синклер. Германия: И. Гёте, Ф. Шиллер, Э. Т. Гоф­ман, Г. Гейне, Г. Манн, Э. М. Ремарк, Л. Фейхтвангер. Фран­ция: Ф. Рабле, О. Бальзак, Ж. Б. Мольер, А. Дюма, П. Ж. Бе­ранже, П. Бомарше, Г. Флобер, А. Доде, В. Гюго, Стендаль, Э. Золя, Г. Мопассан, А. Сент-Экзюпери. Испания: С. Серван­тес. Италия: А. Данте, Д. Боккаччо. Норвегия: К. Гамсун. Чехословакия: Я. Гашек, К. Чапек. Колумбия: Г. Маркес. Япония: Р. Акутагава. Дания: Г. X. Андерсен.

Итак, немногим менее восьмидесяти блестящих имен — обязательный минимум для интеллигентного человека. Разумеется, за многими из них стоит не менее двух-трех книг, которые надо прочитать. Не слишком ли велико их число? Это зависит от большей или меньшей готовности приобщить­ся к мировой культуре. В списке, который побывал у меня в руках, есть еще два указания: обязательно быть хорошо знакомым с мифами античности и Библией. Удивляться не надо — это не религиозная агитация. Чтение Библии менее всего можно рассматривать как основание веры в бога. «От­кровение» в Библии находит уже религиозный, истово верую­щий человек. Что касается всех других, то для них Библия — это свод древних легенд, волшебных сказок, притч, мудрых мыслей и, главное, сюжетов, персонажей, на которые ссыла­ются в бесчисленных произведениях классики литературы. Без этого остаются непонятными многие картины великих художников: Рембрандта, Рафаэля, А. Иванова, Крамского и многих других. Легко ли понять сцены в Ершалаиме в «Мастере и Маргарите» М. Булгакова, будучи незнакомым с евангельской легендой? Или — «Вирсавию» Брюллова? «Тайную вечерю» Леонардо да Винчи? Необходимо знать, кто такой Геракл, Персей, Афина Паллада, Нептун, Гермес и вереница других греческих и римских богов и героев, запе­чатленных в живописи, скульптуре, литературе. Греческая мифология и библейские истории — камни в фундаменте европейской культуры, а следовательно, один из источников обогащения духовной жизни интеллигентного человека.

Вторая характеристика интеллигентного человека — ори­ентированность на общечеловеческие ценности при необходи­мости занимать ту или иную позицию в повседневной жизни, которая на каждом шагу заставляет нас осуществлять нрав­ственный выбор. Что это значит? Какие ценности можно счи­тать общечеловеческими? Те, которые должны действовать в любом обществе, если оно хочет считать себя подлинно человеческим обществом, а следовательно находящимся на другом полюсе по отношению к животному миру. Доброта, милосердие, готовность помочь попавшему в беду, скром­ность, мужество, справедливость, достоинство, — этот пере­чень может быть продолжен. Главное здесь — не деклариро­вать, не провозглашать их во всевозможных заявлениях, от школьных сочинений до публичных выступлений, а сле­довать им в любых обстоятельствах. Прав В. А. Сухомлинский, который писал: «Гуманность невозможна без чуткости к человеку. Любить все человечество проще, чем одного чело­века. Помочь одному человеку труднее, чем заявить: «Я люб­лю свой народ». Каждый, кто вступает в жизнь, должен быть не только прекрасным умельцем, мастером, произ­водителем материальных ценностей, но и душевным, отзыв­чивым, чутким человеком. Никогда не потеряют своего зна­чения слова В. Г. Белинского, сказанные им больше ста лет назад: «Будем плотниками, будем слесарями, будем фабри­кантами; но будем ли людьми — вот вопрос!» Замечательный педагог, Василий Александрович Сухомлинский всегда наде­ялся, что человек в нашей стране не сможет жить без того, чтобы не делать людям добро.

Еще сравнительно недавно представители командно-адми­нистративной педагогики, всячески тормозившие гуманизацию и демократизацию советской школы, преследовали Сухом­линского, наполнявшего жизнь в своей Павлышской школе духом правдивости, честности, непримиримости к злу, не­правде, фальши, очковтирательству. Они обвиняли его в том, что он игнорирует «классовые интересы» пролетариата, про­поведует «абстрактный гуманизм». Это была ложь и напрас­лина. Сухомлинский воспитывал не «абстрактного» гуманис­та, а настоящего, подлинно интеллигентного советского че­ловека, считавшего, что перед правдой равны все — от дере­венского сторожа до министра. Именно такие люди сейчас остро нужны для перестройки нашего общества, их так нам сейчас не хватает.

Облыжные беспочвенные обвинения портили жизнь пав­лышского учителя, подрывали его здоровье, он умер еще не старым человеком — ему было всего 52 года…

Уж так случилось, что я был единственным представи­телем Академии педагогических наук СССР на похоронах. День был солнечным, теплым, каким-то удивительно ласко­вым. Те полтора километра от Павлышской школы до клад­бища, которые мы прошли за его гробом по широкой дере­венской улице, были сплошной дорожкой из цветов. Охапки цветов разбрасывали школьники, шедшие впереди похорон­ной процессии. Рядом со мной шла немолодая учительница. Выяснив, кто я и откуда, она осторожно спросила: «Как у вас сейчас относятся к научно-педагогическим идеям Сухомлинского?» Мне было ясно, что речь идет о его «крамольном» следовании «общечеловеческим ценностям». Я ответил, что я, как и многие другие, вижу в нем крупнейшего педагога совре­менности. Она заметно обрадовалась: «А то ведь такое пишут, такое пишут… Василию Александровичу это очень больно!» Она не употребила глагол в прошедшем времени…

Настоящий русский интеллигент, Василий Александрович Сухомлинский личностью своей формировал людей, для ко­торых он был образцом, в которых он был персонализирован.

Следование велению совести, а не чьим-то командным ука­заниям, если они вступают с нею в конфликт. Это тоже признак интеллигентности человека. Что такое совесть — слово, которое мы часто употребляем, говоря «совесть его замучила», «совести у него нет», «совесть так сделать не позволила» и т. д.? Совесть — это способность человека осуществлять нравственный контроль над своими поступками, самому оп­ределять свои нравственные обязанности, требуя от себя их не­укоснительного выполнения. Это особый механизм, который работает только у человека как личности (животные его не знают), и совесть никакой роли не может играть для индиви­да, обреченного на пожизненную робинзонаду на необитае­мом острове. Другое дело, что мера выраженности этой спо­собности у людей весьма различна. Может быть, когда мы говорим: «он совершенно бессовестный», «совести у него нет», то преувеличиваем отсутствие этого качества. Но за этим скры­вается уверенность в том, что в каких-то значимых обстоя­тельствах этот человек потерял нравственный самоконтроль и тем не менее не испытывал при этом угрызений совести. Чем более острой является ситуация, в которой возникает опасность для физического существования или для соци­ального положения человека, который живет и действует по велениям совести, тем большее уважение он вызывает, когда он не подчиняется обстоятельствам, окрикам и угрозам, а выполняет свою нравственную обязанность перед самим собой. Конечно, общественные условия в разные периоды раз­личны. В условиях перестройки жить по совести неизмеримо проще, чем в годы сталинщины или застоя. Но ведь и тогда было не так уж мало людей, которые не поступались своими нравственными принципами. Наверное, многие читали по­весть Анатолия Жигулина «Черные камни», где рассказано о молодежной организации, которая поставила себе целью противостоять сталинизму и ради этого действовала, прези­рая опасность неминуемой расправы. Эти удивительные в своей чистоте и смелости мальчики тогда не только поняли, что ослепленные сталинской пропагандой взрослые люди не понимали вообще или не осознавали до конца, но и не оста­лись пассивными созерцателями произвола.

Совесть интеллигентного человека включает в себя чувство ответственности за все, острое переживание несправедливости, если он с нею так или иначе сталкивается. Ему менее всего свойственно следование «мудрой» пословице: «моя хата с края». Не случайно, что при показном расположении к интел­лигенции она неизменно вызывала опасения и неприязнь у бюрократов, видевших в ней общность, способную осмыслить и осудить то, что реально происходило в стране, но прикры­валось бодрыми лозунгами и победными реляциями. Свой­ственное интеллигентному человеку пробуждение совести ни­как не соответствовало ожидаемому командным руководст­вом бездумному согласию с любыми, в том числе бесчеловеч­ными, неконституционными, приказами и решениями. Впол­не понятно, что «высокое начальство» предпочитало культи­вировать и поощрять только послушание. События апреля 1985 г. и всё, что за этим последовало, явились призывом к совести каждого советского человека, пробуждением спра­ведливости, демократии и гуманизма.

Интеллигентному человеку чужды проявления нетерпи­мости и вражды в межнациональных отношениях. Вполне понятно, что каждому из нас свойственно чувство сопричаст­ности к национальной культуре, желание лучше знать про­шлое своих отцов и дедов, гордость за все доброе, что они совершили, любовь к родному языку и отечественной лите­ратуре. Все это составляющие национального самосознания человека. Но нет ничего отвратительнее, когда это здоровое чувство оборачивается своей противоположностью — нацио­нализмом и шовинизмом. Казалось бы, небольшой сдвиг, нюанс, всего лишь мнение, что твоя нация лучше других, — и начинается сползание в болото националистических пре­дубеждений и предрассудков. Важно понимание, что, вероят­но, число хороших и плохих людей примерно повсюду равно, какой бы национальности они ни принадлежали. Кате­гории «добрый» и «злой», «честный» и «бесчестный», «пло­хой» и «хороший» — это отнюдь не национальные черты, а нравственные оценки, социальные характеристики личности. У интеллигентного человека привязанность к национальным ценностям и культуре своего народа сочетается с уважением и интересом к культуре и истории других народов. Это исключает национальное чванство. Интернационализм — ор­ганическая сторона интеллигентности.

Интеллигентный человек тактичен. Что же такое такт и что такое бестактность? В начале нашего рассказа мы, перечис­ляя различные «ипостаси» человека, упомянули роль. Под ролью понимается одобряемый образец поведения, ожидае­мый окружающими от каждого, кто занимает данную со­циальную позицию (по должности, возрастным или половым характеристикам, положению в семье и т. д.). И каждая роль должна отвечать совершенно определенным требова­ниям и определенным ожиданиям окружающих.

Один и тот же человек, как правило, выполняет различные роли, входя в различные ситуации общения. Являясь по своей служебной роли директором, он, заболев, выполняет все пред­писания врача, оказываясь в роли больного; вместе с тем в домашней обстановке он сохраняет роль послушного сына своей престарелой матери; принимая друзей, он гостеприим­ный хозяин и т. п. Множественность ролевых позиций не­редко порождает их столкновение — ролевые конфликты. Учитель как педагог не может не замечать недостатки в ха­рактере своего сына и убежден в необходимости усилить тре­бовательность, но как отец он иногда проявляет слабость, потакая ему и способствуя закреплению этих отрицательных черт.

Взаимодействие людей, исполняющих различные роли, регулируется ролевыми ожиданиями. Хочет или не хочет че­ловек, но окружающие ожидают от него поведения, соответ­ствующего определенному образцу. То, как роль исполняется, подвержено социальному контролю, обязательно получает об­щественную оценку, и сколько-нибудь значительное отклоне­ние от образца осуждается.

Так, например, родители должны быть добрыми, ласко­выми, снисходительными к детским провинностям — это отвечает ролевым ожиданиям и социально одобряется, при­знается достойным всяческого поощрения. Но избыток ро­дительской ласки, всепрощения подмечается окружающими и подвергается решительному осуждению. «Избаловала ма­маша сыночка, скоро он не только ей, всем другим на голову сядет» — приговор безапелляционный, возможно, несправед­ливый, но четко вычерчивающий верхнюю границу ролевых ожиданий по отношению к материнской доброте. Родители должны быть строгими, требовательными к своим детям. Это тоже ролевые предписания для родителей. И здесь общественная оценка устанавливает нижнюю границу этих предписаний. «Он при мамаше пикнуть не смеет, совсем она его задергала» — налицо осуждение. Таким образом, существует определенный диапазон, в котором исполнение роли матери рассматривается как социально приемлемое. То же самое относится и к другим членам семьи.

Способность и умение человека безошибочно точно припи­сывать другим ожидания того, что они готовы от него услы­шать или в нем увидеть, называется тактом.

Из этого, разумеется, не следует, что тактичный человек всегда и во всех случаях должен следовать этим ожиданиям. Если возникает ситуация, в которой принципы и убеждения субъекта вступают в резкое противоречие с тем, что от него, как он понимает, ожидают окружающие, он, проявляя прин­ципиальность, может и не заботиться о том, насколько так­тично его поведение.

Однако в повседневных жизненных ситуациях ошибочное приписывание ожиданий или их игнорирование является бес­тактностью. Бестактность — это деструкция ожиданий, на­рушающая взаимодействие общающихся и иногда создающая конфликтные ситуации. Бестактное поведение может иметь сравнительно безобидный характер. Например, если на весьма формальный вопрос при встрече двух знакомых: «Как де­ла?» — следует подробный рассказ одного из них о здоровье всех домашних, о незначительных событиях последних дней, то это может расцениваться как некоторая бестактность. Серьезной бестактностью является подшучивание над тем, что че­ловеку дорого.

Может быть, тактичность по сравнению с теми чертами интеллигентности, которые были рассмотрены выше, не вы­глядит уж столь важным качеством. Но если вспомнить, как часто мы раним друг друга неосторожным замечанием, не­ожиданной грубостью, невнимательностью, то становится яс­но, что кажущееся мелочью в действительности становится причиной и плохого настроения, и конфликтов, и потери взаимопомнимания людей.

Из всего сказанного ясно, что качества интеллигентности может сформировать у себя решительно каждый человек, не­зависимо от его профессии, полученного образования, безот­носительно к тому, физическим или умственным трудом он занимается. Надо только хотеть этого и сделать в том на­правлении должные шаги, контролируя свое поведение.

Здесь можно было бы поставить точку и этим завершить книгу. Однако боюсь, что чувство неудовлетворенности оста­нется не только у читателей, но и у автора. Дело в том, что перечислить, какими качествами обладает интеллигентный человек, в общем-то было не очень трудно. Много труднее ответить на вопрос, как их сформировать у себя.

В двух разделах — «Посмотреть в глаза и не подать руки» и «Решить для себя» — была сделана попытка понять, как можно сохранить личную порядочность и занять нравствен­но оправданную принципиальную позицию, без чего и гово­рить о интеллигентности человека бессмысленно. Но мы уже знаем, что этим интересующие нас качества не исчерпыва­ются. О чем стоит подумать?

Речь, к примеру, шла о приобщенности интеллигентного человека к культурным богатствам. Что для этого необхо­димо предпринять? Ответ один: прежде всего читать, чи­тать и читать. Ответ не так банален, как это может пока­заться. Дело в том, что всем нам приходится считаться с бур­ным ростом средств массовой коммуникации. Радио, теле­видение, диски, кино, видеомагнитофоны и просто магнитофоны. Великолепные изобретения человечества! Все это пре­красно. Однако книга — основной хранитель сокровищ ми­ровой и национальной культуры потеснена. Между тем при­ходится признать, что ее « культуроемкость» во много раз превышает этот показатель у любого из перечисленных ис­точников, питающих мысль и чувства каждого из нас. В них, в отличие от книги, духовные ценности вынужденно (дефи­цит времени и лимит расхода пленки) преподносятся в пре­парированном виде, иногда буквально разжеванными. Места для самостоятельной работы мысли практически не остает­ся — успевай считывать обваливающийся на тебя поток ин­формации. Сценарист, режиссер, оператор, осветитель прак­тически всё за вас предусмотрели и сделали. Где уж тут за­думаться над поразившей тебя мыслью, не раз к ней вернуться! Зачем читать «Войну и мир», если есть фильм, к тому же мно­госерийный? Подобные рассуждения я не раз слышал от молодых людей. Можно подумать, что Сергей Бондарчук — это Лев Толстой сегодня. Но даже, если бы так и было, это не резон, чтобы не читать великую книгу. Вот, когда она про­читана, осмыслена, пережита, тогда можно и на экране уви­деть превосходные к ней иллюстрации. Правда, здесь я позво­лю себе высказать одну мысль, возможно спорную. Читая главу за главой роман или повесть, я постепенно воссоздаю яркий образ, к примеру, героини, своим мысленным взором следую за ней, рисую себе ее лицо, фигуру, походку, слышу ее голос. Но как часто, придя в кинотеатр посмотреть инсце­нировку, киновариант романа, я испытываю острое разочаро­вание. Иногда у меня ощущение, что меня просто ограбили. Ну, не узнаю я графиню Элен Безухову в артистке Ирине Скобцевой, сколько не делаю над собой усилий. Хуже того! Когда я перечитывал Толстого (а книги надо перечитывать, хотя бы раз в 7—8 лет), увы, я видел уже не Элен, а… Скоб­цеву, и это, при всем моем уважении к этой хорошей актрисе, радости не доставило. Итак, только и именно книга, пробуж­дающая и питающая чувства, мышление и фантазию, — главный источник обогащения культурного человека. Все остальные, в том числе и любимое мною киноискусство, — бесспорно, важные, но вспомогательные.

Возможно, мне возразят: а не забыли ли вы, что В. И. Ле­нин сказал о том, что для нас «кино самое важное из всех искусств»? Разумеется, не забыл. Только надо помнить, что это сказано около 70 лет назад. Между тем мир стремительно изменяется, средства массовой коммуникации трансформи­руются, и оценки вовсе не всегда пригодны на все времена, даже если они высказаны великим человеком. К тому же, надо думать, Владимир Ильич имел в виду главным образом политическое и идеологическое значение кинематографа, об­ращенного к массам и создающего потрясающую иллюзию полной реальности для народа, в большинстве малограмотно­го и к другим видам искусств не приобщенного. Мы же гово­рим о нравственной и эстетической функции литературы и о сегодняшнем дне. Я выношу за скобки обсуждение вопроса о том, следует ли вообще рассматривать художественную ли­тературу как один из видов искусства, — этот вопрос специ­альный, главным образом терминологический.

Защита общечеловеческих ценностей… Может быть, это самая важная и самая благородная черта интеллигентности. И самая трудная задача, потому что это борьба с собой и за себя как настоящего человека. Сделать беду другого челове­ка собственной болью и помочь ему уйти от беды — одно из конкретных проявлений этой защиты. Когда-то, в 70-е гг. прошлого века, нарождающаяся российская интеллигенция, пытаясь загладить вину барства перед мужиком, стреми­лась всеми силами облегчить его тяжелую участь. Может быть, здесь корни этого явления, характеризовавшего уни­кальную и загадочную для западных наблюдателей натуру русского человека. Сейчас в этой защите нуждаются все и защищать общечеловеческие ценности должны также все, от крестьянина до ученого. Здесь одна из отправных точек воз­можности распространения феномена интеллигентности как культуры чувств человека на все, без исключения, слои на­шего общества безотносительно к профессии, образовательному цензу, должности. Человек, столкнувшийся с чужим горем и равнодушно прошедший мимо, недостоин звания ин­теллигентного человека, какими бы дипломами и аттеста­тами он ни потрясал.

…Вспоминается один эпизод съемок научно-популярного фильма «Если не я, то кто же?» В Киеве, около выхода из вестибюля станции метро «Крещатик», в районе, где распо­ложены многие правительственные учреждения, режиссер поставил маленького мальчика, и они с кинооператором ста­ли скрытно наблюдать за событиями. Оставшись в одиноче­стве, малыш (кажется, это был сынишка кинооператора) вскоре заплакал. Никто к нему не подходил. Люди, бросив на него взгляд, торопились проскочить мимо. Прошло пять минут, десять — вечность для напуганного ребенка. Наконец, пожилая женщина наклонилась к малышу, о чем-то его спро­сила… Я потом просматривал отснятые кадры. Мимо с наро­чито отчужденными лицами проходили люди, которых мно­гие наверняка причисляли к интеллигенции: гладко выбри­тые лица, уверенная походка, добротные плащи, шляпы, модные очки. И никакого внимания к испуганному ребенку. К сожалению, этот эпизод был вырезан из фильма — кино­начальство усмотрело в нем «очернительство». Остался толь­ко кадр-заставка к фильму — участливо разговаривающая с мальчиком женщина…

Для формирования общечеловеческих ценностей нет ка­ких-либо специальных рецептов. Все зависит от обстоятельств, времени и места действия, особенностей возникшей нрав­ственной проблемы, требующей выбора. Важно только придер­живаться во всем принципа: для себя как для других — для других как для себя.

Всюду и всегда занимать позицию интернационалиста — прямой долг интеллигентного человека. Шовинизм — это рудимент первобытного примитивного сознания, когда каж­дый род видел врага в любом чужеземце и «инородце», ока­завшихся на принадлежавшей этому племени территории или рядом с ней. Нормально организованный интеллект не вмещает в себя представления о том, что человек, говорящий на чужом языке, другой веры и национальности уже по од­ному этому хуже тебя. Иная позиция говорит о некоторой ин­теллектуальной недостаточности. Один зарубежный психолог провел любопытный эксперимент, предложив испытуемым большой опросник, где среди других был вопрос, как они от­носятся к людям, принадлежащим к некоей национальности. Какой? В этом и была «зарыта собака». Дело в том, что психо­лог спрашивал о никогда не существовавшей национальности, которой он дал вымышленное название, о народе, которого и не было вовсе. Тем не менее многие респонденты (респон­дент — отвечающий на вопросы анкеты, опросника, интервью­ируемый) дали самые отрицательные характеристики нации, которую они совсем не знали, да и не могли знать. Таким образом, была построена модель психологии шовиниста — другой это для него значит враг. Он с увлечением рисует в этом случае «образ врага», наделяя его самыми отвра­тительными чертами. Конечно, здесь не то что об интелли­гентности — о хорошем интеллекте говорить не приходится.

Повторим: быть интеллигентным человеком означает на каждом шагу давать отпор шовинизму и национализму, за­щищать позиции интернационализма. Поэтому-то совсем не случайно черносотенцы «любили» интеллигенцию не больше, чем «инородцев», призывая бить наряду с последними «сту­дентов». Национализм, всплески которого заметны в некото­рых союзных республиках, не менее отвратителен, чем про­явления великодержавного шовинизма. Немецкому философу Шопенгауэру принадлежит язвительный афоризм: «Каждая нация видит множество дефектов у всех других, и, пред­ставьте, все они правы». Спорить с этим парадоксом не стану, только замечу, что говорить-то надо не о нациях, а о нацио­налистах…

Мы в этой книжке выясняли и что такое быть личностью, и как ею стать, чтобы чувствовать себя достойным чело­веческого общежития, быть в ней не винтиком, а Человеком. Всякая способность складывается в деятельности, которая не может осуществляться без наличия этой способности. Дело каждого найти такую деятельность, которая отвечала бы этой большой цели — сформировать свою личность.

• ← По сходах розвитку особистості. Частина перша
• Післямова автора →